Что будет, коль не помрет?
И жалко мужа было, и зло за сердце брало. Тужился в угодники выйти,
дак выходил бы в настоящие, а то на смех на один! Заплакала и закрыла
фартуком лицо.
Вернувшийся в избу Егор спросил ее облегченно:
- Помер, што ль? А я и не разберу, с чего народ шумит.
Магара приподнялся на скамьях, оглядел всех большими тоскующими гла-
зами и снова медленно опустился и вытянулся. Смех смолк. Люди затаили
дыханье. Лица у всех построжали. Долго стояло молчанье в избе. Магара
прервал его. Снова хрипло вздохнул. Опять приподнялся, сел на скамьях.
Глаза загоревшиеся огромным напряженьем страсти, жаркие до жути глаза
уставил на иконы. Глазами молился и требовал. Опять заговорили сзади.
Приглушенный смех снова в уши Магары. Тогда он поднялся во весь свой вы-
сокий рост. Передохнул всей грудью и пробормотал невнятно:
- Отказал господь в кончине. Пообещал и не послал.
Забегал его взгляд снова по рядам. Будто мешался, искал снисхожденья
или участья. Но всюду встречал смеющийся или злой глаз. Тогда двинул но-
гой сердито смертное свое ложе и крикнул зло и сильно:
- Чего глаза пялите? Мертвечину нюхать пришли? а? Не помру! Айда,
чтоб все вон из избы. Говорят вам, . . . . мать, не помру!..
Изрыгнул крепко забористую матершину и посыпал часто крутые похабные
слова одно за другим. Глаза покраснели, будто взбухли от гнева. Кулачи-
щами крепкими замахал. Визгнула во дворе напуганная дочь Магары. С воем
из избы к ней другая порченая баба кинулась. И с ахами, взвизгами, кри-
ком подались все бабы из избы. За ними мужики с гоготом, с ответным за-
бористым словом. Старики с укоризненной воркотней, но с веселыми от тай-
ной усмешки глазами. Быстро пустела изба.
Обрывисто, будто давясь наплывом злых непристойных слов ревел Магара:
- К чортовой матери! . . . . бога! . . . . богородицу!..
Сдернул со скамей холщевый покров, скомкал яростно, в угол закинул.
Сильным рассерженным дыхом потушил лампадку и свечи. На дворе еще шумел
народ:
- Чисто матерится, старый хрен!
- Натосковался в молитве по легкому-то слову.
- Господи батюшко! И как теперь отмолит? И чем экий грех перед богом
отслужит?
Красный, потный зять Магары, выпучив глаза, во дворе народ упрашивал:
- Разойдитесь, православные! Богом прошу, уходите со двора. Уж такой
нам страм! Уж такая обида. Лег бы тишком, да попробовал, помрет, ай нет.
А потом бы народ уж скликал... Уйдите, старики, для ради Христа. Лучше
завтра придите нас страмить. Нынче не в себе он. Вам-то что, отстрамили
да ушли! А нас он вполне обязательно изувечит со стыду.
Молодежь свистела, приплясывала на улице около дома. Надрывалась в
выкриках:
- Когда еще позовешь, Магара? А? Когда приходи-ить?.. Кутью сварим,
блинов на поминки напеке-ом...
- Только, гляди, больше не надувай, а то сами тебя за надувательство
в гроб укладем!

Как наш Магара, чортов зять,
Собирался помирать,
К вечеру отдумал
И зачал свою мать
Крепким словом поминать...

Магара стукнул кулаком по подоконнику так, что задребезжали стекла
раскрытых рам.
- Убью-ю... Уходите, сволочи... Ну-у?
Втянув голову в плечи, готовый к яростному прыжку, взмахнул руками.
Выставил в окно из-синя багровое лицо с налитыми кровью глазами. Толпа
от избы шарахнулась.
На улицу, на дворы, на окрестные поля и горы уже легла благостная
ароматная темнота. Бабы тревожно выкликали мужей и детей. Со смехом и
бранью расходились люди. Магара тяжело сел на скамью меж окон. Уронил
взлохмаченную голову на руки и дышал тяжело и трудно. С тихим медленным
скрипом приоткрыла Григорьевна дверь. Старое сердце встревоженным голу-
бем металось в груди. Слово с языка от испуга не шло. Но огромная жа-
лость толкала к мужу. Вошла. Магара медлительно, с большой усталостью
сказал:
- Дай мне другу-ую одежу... И... посто-ой! Вели Дашке самова-ар нас-
тавить.
Но чай пить не стал. Выпил жадно три ковша холодной воды. Спросил уг-
рюмо и глухо:
- Где же зятья-то с бабами?
- Один-то уехал, а эти тут, во дворе, в телегах спать полегли. Боятся
в избу...
- Ладно, пущай там переспят.
- А ты-то, Савелий, как? - Оробела и чуть слышно закончила: - За се-
ло-о к себе не пойдешь?
Не ответил. Сильно и слышно ступая по полу босыми ногами, прошел к
старухиной постели. Деревянная кровать скрипнула, как охнула, под
большой его тяжестью. Старуха, вздыхая, стала укладываться на скамье под
окнами. Но Магара громко и отчетливо позвал:
- Ложись со мной.
И на шестом десятке лет, лютуя в грехе, как лютовал в молодые свои
года, без слов, жесткой звериной лаской всю ночь ласкал и тревожил раз-
вяленное старостью женино тело.
А на утренней заре вдруг заплакал без слез и без слов глухим маятным
воем:
- Савелий... Савелий!.. Смирись, сжалится господь! От гордыни от тво-
ей шибко уж тебя обида пробирает.
- Молчи!
Сорвался с кровати и стал среди избы большой, лохматый, нескладный.
- Молчи, баба! Не твоей мозгой понять!.. Молчи! В грехе доживать бу-
ду! В блуде, пакости, в богохульстве!.. Душить, убивать буду! В большом
грехе! Не допустил в великой праведности к ему притти, грешником великим
явлюсь! На страшном суде не убоюсь, корить его буду!..
И бушевал опять до самого солнца восхода. Утром ушел из дому. До пас-
хи пропадал. На второй день праздника явился пьяный и буйный. С того дня
в блуде, пьянстве, в драке первым в округе стал.

VI.

Третий год здешнюю степь все меряют. Второй год горы рвут. Землю, пе-
сок, дерево, железо возят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32