Судя по всему, они составляли свой собственный доклад о результатах исследований Убукаты по тем материалам, которые им удалось заполучить.
Госпожа Хамура была у себя, супруги Нисидзака тоже сидели в своей квартире. Правда, на утреннюю прогулку сегодня вышли и они; можег быть, потому что со времени установления карантина это был первый спокойный день, сегодня и старенькая жена профессора вышла немного погреться на осеннем солнышке.
Она молча прогуливалась по двору рядом с мужем. Ее миниатюрная фигурка в кимоно, со старомодной прической казалась сошедшей со старинной гравюры. Она, по-видимому, страдала ревматизмом и шла очень медленно, с трудом переставляя ноги. Но лицо сопровождавшего ее старого профессора сияло от удовольствия, и он выглядел сейчас особенно молодцеватым.
Сатико, которая все время ухаживала за Эммой, наконец сморил сон, и теперь она крепко спала в маленькой гардеробной, расположенной рядом с прихожей. Сменивший се Кохияма сидел в комнате Эммы и листал медицинский журнал.
Эмма пошевелилась и открыла глаза.
— Кохияма-сан, подойдите ко мне, — сказала она. Он подошел к ее кровати.
— Обнимите меня!
"Знала ли она уже мужские объятая? — мысленно спросил себя Кохияма. — Наверное, знала". Тем не менее слова ее прозвучали просто й целомудренно, словно в устах ребенка.
Он обнял теплые, мягеие плечи. Он почувствован се упругие груди, и у него перехватило дыхание.
Белое, с чуть поблекшей гладкой кожей, лицо Эммы было совсем рядом. Глаза ее с черными зрачками и голубоватыми белками теперь казались почти синими. Она уже не выглядела грустной и одинокой, как в первые дни. За время болезни она как-то повзрослела и теперь казалась зрелой женщиной.
— Пойдемте погуляем, — сказала Эмма.
— Не выдумывайте, лежите, — ответил Кохияма.
— Но я уже здорова. Пойдемте!
— Температура можег снова подскочить. Кроме того, отсюда в парк попасть нельзя.
— Нет, можно. В задней стене забора есть тайный лаз. Когда я была ребенком, я часто им пользовалась. Иногда я видела в парке женщин, которые вот так же обнимались с мужчинами. Став старше, я все равно продолжача тут бегать.
— Не надо меня мучить, — сказал Кохияма.
— О, я, наверное, вам уже надоела!
Глаза Эммы вопросительно смотрели на него.
— Да нет, я совсем не о том, — сказал Кохияма.
— Так пойдемте?
— Сейчас — нет. Но мы с вами обязательно побываем там.
"Лаз в заборе еще пригодится, когда нужно будет связаться с редакцией", — подумал Кохияма.
— Вы о чем-то задумались? — спросила Эмма. — В такие минуты нельзя думать ни о чем постороннем, это нечестно!
— Да я ни о чем и не думаю.
— Вы, наверное, хотите убежать один? А это нечеспю вдвойне! — Я этого не хочу.
— Но вы как-то неуверенно это говорите...
— Почему? Я ведь ясно сказал, что не хочу.
- Тогда хорошо, — сказала Эмма. — Во всяком случае, этот лаз принадлежит только мне...
Судя по ее отрывочным рассказам, Убукага был человеком своенравным и строгим. На протяжении двадцати с лишним послевоенных лет он оставался неженат и вел одинокую жизнь. Эмму воспитывала старуха служанка. Когда она умерла, девочка была во втором классе колледжа. С тех пор они жили с отцом вдвоем.
Убуката, как это свойственно большинству ученых, очень мало интересовался домашними делами, но придирчиво вмешивался во все, что касалось Эммы, начиная с того, как она держит ложку, и кончая тем, что она думает и чувствует. Это была грубая, мелочная, ревнивая опека, превратившаяся в манию. Подобно матери, которая боится, что дочь, ослушавшись ее, может пойти по дурной дорожке, он решил целиком подчинить Эмму своей воле. Он дал бы сто очков вперед любому из тех, кто денно и нощно печется о целомудрии своих дочерей. Так они жили, отец с дочерью, любя и ненавидя друг друга.
Странно, но Кохияма совсем забыл О том, что Эмма метиска. Может, так и должно быть? "Национальные черты, — думам он, — вряд ли определяются расовым происхождением, дело, скорее, в общности языка и психического склада. Взять, например, американцев японского происхождения во втором и особенно третъем поколений, они часто кажутся нам иностранцами в большей степени, чем настоящие американцы. Похожие на японцев типом лица, разрезом глаз, цветом кожи, но не умеющие говорить по-японски, они воспринимаются как люди другой национальности".
Специальные корреспонденты газегы, в которой работал Кохияма, после длительного пребывания за границей часто говорили: "Как хорошо снова оказаться дома, где крутом слышится родная речь!" Их, оказывается, трогап не столько сам факт, что они снова находятся среди японцев, сколько то, что все вокруг говорят на родном языке.
Может быть, язык — это и есть самый существенный признак нации? Возможно, именно поэтому иностранца, который свободно говорит по-японски, как-то даже не воспринимаешь как человека иной, чем ты сам, национальности.
В детстве, когда Эмма посещала школу, она находилась в окружении не людей, а, скорее, зверенышей, которые из-за цвета глаз, из-за цвета волос могли затеять ссору, избить, покалечить. И когда Кохияма сейчас думал об этом, он обвинял учителей, которые не боролись с этим.
— Я не имею в виду положение, в которое мы попали, но есть ли вообще где-нибудь на белом свете настоящая свобода? — неожиданно спросила Эмма.
— Настоящую свободу и не следует искать где-то, — уклончиво ответил Кохияма.
— Это верно, пожалуй, — согласилась Эмма. — Для меня этот лаз в заборе когда-то был символом свободы. Я даже сумела стать манекенщицей. А что получилось? Меня снова заперли.
— Вы слишком впечатлительны, это же не совсем так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54