Теплые сильные руки гладят ее плечи, грудь, ноги. Не надо, милый, не надо! И хотелось бы мне думать о тебе плохое, Таурас, да только ничего не получается, в памяти все время всплывает что-то хорошее, доброе; может, ты не поймешь этого, но я очень любила смотреть, как ты натягиваешь рубашку или горбишься над своими бумагами. Не надо! Что с тобой? Ты никогда не был так назойлив и груб. Ах да, я ведь ничего не сказала тебе, ты же ведь ничего не знаешь!..
Открыв глаза, Юле сначала видит лишь склонившееся над ней, пышущее жаром незнакомое лицо, чужие губы хрипло шепчут ее имя. Она вскрикивает и садится.
Паулюс.
— Ты же теперь моя...— В голосе его недоумение и обида, он снова настойчиво тянется к ней с упрямством, перед которым должны пасть все преграды, его ладони кажутся в темноте фантастически огромными и мощными, словно детали какой-то взбесившейся машины, и Юле, уже почти раздетая, вскрикивает:
— Не могу, да пойми ты, не могу!..
И заливается слезами унижения и безнадежности; нет, никогда не сможет она тепло относиться к этому человеку.
— Я тебя напугал? — Паулюс протягивает руку, чтобы погладить ее волосы, но Юле отстраняется, поспешно дрожащими пальцами застегивая блузку.
— Зажги свет.
Он вскакивает, щелкает выключателем, и Юле видит, что Паулюс успел уже снять ботинки, что его пиджак аккуратно повешен на спинку стула. Господи, как мерзко! На часах, неслышно тикающих за стеклом книжного шкафа, половина четвертого.
— Тебе давно пора домой, Паулюс.
Он мотает головой, как упрямый бык:
— Никуда я не пойду.
— Пойдешь, Паулюс,— спокойно говорит Юле.— И придешь только тогда, когда я позову.
Она поднимается с дивана и ждет, скрестив руки на груди. На его лице постепенно возникает обычное выражение страстотерпца. Вдруг затянувшуюся тягостную паузу нарушает резкий телефонный звонок. Словно все время молчавший свидетель решил наконец вмешаться.
Таурас, проносится в голове Юле. А может, померещилось? Но телефон трещит снова, кто-то зовет ее после полуночи, не надеясь, что дозовется, мгновение Юле кажется, что она вот-вот лишится сознания; как по хрупкому льду, скользит к аппарату и видит пугающе большую руку, тянущуюся к телефонной розетке.
— Не смей! — Один раз телефон уже выключали, сама, сама выдернула шнур, но теперь она готова до последнего защищать единственную ниточку, связывающую ее в эту ночь с другими людьми.
Паулюс тут же отдергивает руку, и Юле крепко прижимает трубку к уху.
— Слушаю... слушаю... говорите...
— Юле,— будто выдох, доносится голос Антанаса Гудиниса.— Юле... дверь... я оставил...
И тишина, глухая тишина, бесконечно разматывающаяся с клубка, выпавшего у кого-то из рук и покатившегося под гору.
— Задержи любую машину!— кричит Юле застывшему в позе оскорбленной добродетели Паулюсу.— Скорее! — со злобой и ненавистью приказывает она.
Где стерильные иглы?
Ночь — протяжное нежное гудение жизни, еле уловимое гудение крови в висках, очищающее душу человека от дневных страстей. Ночью его разум отсеивает мелочи, теперь Вайдас видит все как бы со стороны, не видит, а постигает без всяких усилий и эмоций, этого постижения нельзя выразить никакими словами, в нем умещаются все встреченные люди и вещи. И Вайдасу уже совершенно не хочется жалеть ни себя, ни Далю, странное спокойствие охватывает его молодое и крепкое тело, в нем что-то распрямляется и свободно тянется вверх, будто трава, еще недавно прибитая дождем.
Вайдас смотрит на часы, уже пора; конечно, он сделает то, о чем она просила, разбудит ее и вернется к вновь обретенному себе, мудрому и стойкому. Он непроизвольно усмехается: его прикосновение к плечу спящей Дали будет прощальным, но она никогда не узнает об этом.
Вайдас поднимает голову, кидает взгляд на приоткрытые двери временного склада под потолком и на секунду цепенеет.
Из дверной щели лениво тянутся струйки дыма и медленно плавают возле ламп дневного света.
Сейчас Вайдас закричит, но в этот момент в дверном проеме появляется всклокоченный Миндаугас, тянущий за руку Далю. Они, громыхая, скатываются по металлическим ступенькам, Миндаугас толкает Далю к выходу, срывает со щита огнетушитель и снова взлетает наверх.
Вайдас растерянным взглядом провожает Далю, она,
не глядя по сторонам, бежит прочь из цеха, потом он видит Жлюбаса, спешащего к лестнице со вторым огнетушителем.
На ходу Жлюбас жестом показывает Вайдасу на свой агрегат и исчезает вслед за Миндаугасом.
Когда через несколько минут появляется бригадир, пожар уже ликвидирован, вроде ничего и не было, только слегка попахивает горелой бумагой. Голосом, едва не срывающимся на крик, Повилас приказывает всем вернуться на рабочие места, подходит к Миндаугасу, который стоит возле пожарного щита с огнетушителями и печально оглядывает свою перепачканную в саже праздничную рубашку.
— Ты!.. Юбиляр!—шипит Повилас.— Почему не пошел домой, как было велено?!
— Думал, может, исправят...— глухо отзывается Миндаугас.
— Исправят! Теперь не исправят, а мозги вправят! Обоим нам вправят!
Схватив со столика подаренные бригадой часы, он сует их в руки Миндаугасу и жестом приказывает следовать за собой. Но Миндаугас уже очухался, он понимает, какая это будет комическая картина: лучший аппаратчик цеха, грязный как трубочист, плетется вслед за бригадиром с коллективным подарком в руках. Он ставит часы обратно на столик.
— Пусть останутся как воспоминание обо мне.
— Никто тебя не выгоняет, дурак!
— Тогда сунь их себе в...— и Миндаугас торопливо покидает цех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54