И настоящая литература. Однако, пока дойдет до тебя, что ты должен делать, пока кое-как сам, лично, не по чьей-то подсказке, сообразишь, что к чему, времени-то уже не остается, вот и кусаешь пальцы, десятки раз расшибаешь в кровь лоб... И все- таки, если не испугаешься, если хватит сил и совести,
если не растерял таланта... Нет, все равно трудно! Представь себе человека, который месяцами пробивался сквозь джунгли, а когда наконец вырвался из них, увидел перед собой огромную крутую гору...
— Ничего себе картинка,— сказал Вайдас.— Боже милосердный. И что? Собираешься мучиться так всю жизнь? Кто же тебя неволит?
— Ничегошеньки ты не понял,— вздохнул Таурас и закурил.
Вайдас стащил наконец рубашку и принялся демонстративно размахивать ею, выгоняя табачный дым в открытое окно.
— Мне Юле жалко,— сквозь зубы процедил он.— Жили бы как люди...
И еще яростнее закрутил рубашкой над головой, словно давая понять, что у него по этому вопросу имеется твердое собственное мнение и никаким красноречием его не изменить.
-— Не выходит, милый братец,— ответил Таурас.— И кончай махать, ладно, не буду больше курить в комнате...
— Это почему же не выходит? — Вайдас, сердито сопя, остановился перед Таурасом, обнаженный до пояса, с трудом сдерживая желание взять за грудки своего дорогого старшего братца.— Только, пожалуйста, откровенно...
— Потому, что я не могу ее обеспечить,— протянул Таурас.— Бывает такое, не доводилось слышать? Молодой здоровый мужчина, а не может... И ей стыдно, и мне.
— Врешь ты все! — Вайдас швырнул рубашку на диван.— Я ее не хуже тебя знаю! Разве она требует невозможного?
— Именно это страшнее всего — не требует,— усмехнулся Таурас.
— Не ухмыляйся, я не дурачок! — Вайдас нырнул в свою половину, чтобы не видеть снисходительной улыбки брата.— Шел бы на завод! Я вон куда больше, чем ты, зарабатываю и не извожусь так.
— Не всем же вкалывать на заводе, малыш,— услышал он вялый ответ Таураса.
Вайдас высунулся из-за шкафа и увидел, что брат сосредоточенно чистит ножиком ногти. Врезать бы
ему, этому артисту, как следует, вы только гляньте, какой титан мысли.
— Жизнь человека слишком коротка,— сдерживая нарастающее раздражение, сказал Вайдас,— чтобы жертвовать всем ради искусства.
— Чем это всем? — Светлые зайчики от лезвия бегали по лицу Таураса, и казалось, что губы вновь кривит улыбка.
— Да хотя бы близким человеком!
— Не городи глупостей. Сам придумал или тебе кто-то подсказал?
Вайдас понял, что разговор их становится Таурасу неинтересным, и решил поставить точку.
— Ясное дело, нечего мне тебя жалеть. Правильно отец говорит. Рвись на части, болей чужими болезнями, карабкайся на свои выдуманные горы, если по-другому не можешь... Только не знаю, кто эти твои муки оценит, кто вознаградит.
Таурас довольно долго молчал, послышалось, как щелкнула пружинка — закрыл лезвие ножика, а потом тихо позвал:
— Поди-ка сюда.
Вайдас увидел, что брат уже собирается уходить, надел пиджак и, хмуря брови, ощупывает карманы.
— Я хочу, чтобы ты понял одно, Вайдас,— быстро и без всякой злобы начал Таурас.— Никогда и ни перед кем не стану я извиняться, что такой, а не иной. За это заплачено сполна. А вознаграждения мне от тупиц и людей равнодушных не надо. Есть другие, которым моя работа нужна. Может, ты сомневаешься, что такие есть?
Он взглянул на часы и вышел из комнаты. Боится столкнуться с Юле, автоматически отметил Вайдас и вдруг услышал звенящую тишину.
Почему все они так жестоки, закусив губу, чтоб не разреветься, подумал он. Если я чего-то не понял или не так делаю, почему не скажут, не объяснят, а сразу тычут мордой об стол?
Вытащил из-под кровати гантели, зажал их в ладонях и медленно, вытянув руки в стороны, стал вращать ими.
— Ни-кто-ме-ня-не-лю-бит.
К черту слезы!
Таакова муужская жиизнь.
К Робертасу можно добраться троллейбусом, однако Таурас никуда не спешит, просто отвык спешить за несколько последних месяцев, лучше размять ноги на чистом воздухе и позволить поглотить себя постепенно густеющим сумеркам.
Надо бы взять бутылку, думает Таурас, ведь я никогда не приходил туда с пустыми руками. Впрочем, нет, лучше потащу Робертаса в какой-нибудь бар, а то, крепко выпив, он становится просто невыносим, декламирует свои стихи, потом принимается рыдать, нести чушь об оставившей его жене и засыпает, завернувшись в вонючую, прожженную сигаретами шубу, которая и зимой и летом заменяет ему постельное белье.
Какое я имею право думать о нем свысока, внезапно корит себя Таурас, такова его жизнь, его судьба, которая ничем не лучше и не хуже, чем моя собственная. Подумаешь, вонючая шуба! Грязный воротничок! Главное, что он ни у кого никогда не просит помощи. Никто не в силах ни помочь мне, ни помешать, заявил он однажды, когда приятели стали упрекать его, что слишком мало пишет и почти совсем не печатается, живет исключительно на переводы, да и те дают ему с неохотой. Что ни говори, а отглаженные брюки и чистая рубашка тоже имеют значение...
Однако кто-то все-таки должен о нем позаботиться, ну хоть поинтересоваться им, что ли, ведь пропьет свой талант, скотина; впрочем, кто может быть этим кем-то и как он о нем позаботится, если Робертас и на пушечный выстрел не подпустит к себе человека, заподозрив его в намерении посягнуть на его личную свободу, пусть даже это будет всего лишь свободой кончить свои дни в психбольнице... Нет! Предоставлять Робертасу такую свободу уже само по себе преступление, впрочем, кто же, черт побери, виноват, если человеком владеет мания самоуничтожения, а от друзей он согласен принимать только бутылки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54