Бойкая бабенка радушно заулыбалась: а вон по той дорожке, мимо школы, обогнете березнячок, перейдете через железнодорожную насыпь и все прямо, там четыре высокие липы, издалека видно.
— Пировать приехали? — закончив свое объяснение, спросила продавщица.
— Пировать? — Таурасу показалось, что его принимают за кого-то другого, он почувствовал себя обиженным.— С чего бы мне пировать?
Сердце тревожно забилось. Какое пиршество? А что, если?.. Он уставился на женщину, с опаской ожидая объяснений.
— Вайткявичене дом продала, в поселок переезжает.
— Вот оно что,— с облегчением вздохнул Таурас.— Жаль, конечно...
— Чего жалеть-то? Муж под землей, дочь в городе, дом этот ей как горб! А получит денежки — поживет в свое удовольствие.
Таурас неопределенно покачал головой, может, и ее правда, он тут человек новый, посторонний, какое имеет право соваться в чужие дела. И все-таки ощутил острую жалость, почти досаду, будто его собственный дом продавали; казалось, кто-то зло посмеялся над идиллическими мечтами, которые в автобусе так сладко кружили ему голову.
— Спасибо.— Таурас поправил на плече полупустую сумку, где лежало только полотенце, мыло, зубная щетка да несколько пачек сигарет, и собрался уходить.
— Ничего не возьмете? — удивилась продавщица.— Или с собой прихватили?
Он оглядел витрину с напитками — кроме засиженных мухами бутылок коньяка, ничего не было.
— Думаете, надо? — с сомнением протянул он.
— А как же! — важно надула пухлые губы продавщица.— Глядишь, потом бежать придется.
Нагнувшись, она пошуршала бумагой и твердо, по- мужски впечатала в прилавок донышко «Кристальной». Таурас сообразил, что сдачу брать не следует, поблагодарил и вышел.
К дому Юле брел не спеша, жадно оглядываясь по сторонам, словно хотел заставить заговорить каждое дерево, каждый камень, чтобы рассказали они, как текла тут неведомая ему жизнь Юле. Взобравшись на железнодорожную насыпь, за добрых полкилометра увидел четыре развесистые липы, растущие среди поля, и прячущийся в их тени небольшой хуторок. Это и был родной дом его Юле. Таурас шагал все медленнее и медленнее, наконец совсем остановился, теперь его, наверно, могли бы увидеть из окон избы, тропинка бежала по ровному лугу, поэтому он бросил на траву свою дорожную сумку и сам упал рядом. Ха-ха, был человек,
и нет человека, если кто и видел, подумает, что почудилось. Лежа навзничь, смотрел на клочья белых облачков, быстро гонимых ветром, в траве у самого уха скреблись букашки, дивясь тому, что какой-то великан вторгся в их владения, и как заведенные стрекотали кузнечики, кто кого перестрекочет...
Ветер доносил от дома голоса подвыпивших людей, взлетало и снова затихало нестройное пение, а Таурас все лежал в траве, и ему было дьявольски грустно оттого, что жизнь лишила его еще одной иллюзии.
Возвращайся, нашептывал внутренний голос, и здесь не найдешь ты согласия между собою и миром. Таурас печально усмехнулся: ладно, пусть вдребезги разлетелись пасторальные картинки, однако охватившее его любопытство осталось неудовлетворенным. Он еще раз хмыкнул, ощутив затылком поллитровку, лежавшую в сумке.
Сбросил туфли, закатал брюки до колен и босиком направился к усадьбе. Ему вдруг стало безразлично, как его встретят, что скажут; на лице появилась широкая вызывающая улыбка, в руках и в плечах ощущал он необоримую силу. Пусть выгоняют, если не ко двору придется, плевать, теперь он мог идти сколько угодно, радостно чувствуя свое бодрое тело и не занимаясь самокопанием.
Во дворе усадьбы Таурас прежде всего обратил внимание на странную пару: хромой мужик, подняв костыль и спотыкаясь, гонялся за хохочущей женщиной и норовил ударить ее. Женщина была ловчее, костыль, запутавшись в ветках яблони, глухо стукнулся о землю. Хромой, не удержав равновесия, тоже рухнул на колено, но упрямо поднялся и, прошипев «падла!», снова заковылял следом за женщиной.
На крыльце, скрестив руки на груди, стояла невысокая полная баба в цветастом платье, смотрела на их возню и звонко смеялась, скаля на зависть белые, здоровые зубы. Таураса она заметила лишь тогда, когда хромой совсем сдал и присел отдохнуть возле колодца.
— Все равно убью, сволочь! — едва переводя дыхание, хрипел он.
— Старый ты хрыч! — огрызнулась преследуемая и, запустив в него гнилым яблоком, взбежала на крыльцо.
Женщина в цветастом платье рукой утерла вы
ступившие от смеха слезы и обратилась к Таурасу:
— Кого ищете?
— Юле.— Таурас подошел ближе, догадываясь, что говорит с хозяйкой.
— А кто вы ей будете? Друг? Начальник?.. А может, жених?
Женщины прыснули, прислонясь друг к дружке.
— Зовите как хотите. Есть она?
— В избе,— ответила цветастая и громко позвала: — Юле! А ну-ка иди сюда!
— Я тут, мама, не кричи.— За плечами матери показались светлые волосы Юле.
— Встречай,— мать еще раз оглядела Таураса и нырнула в двери.
Юле была в выгоревшем летнем халатике, перехваченном кожаным ремешком, пуговицы то ли не застегнуты, то ли оторваны. Увидев Таураса, она глубоко вздохнула, беспомощно сунула руки в карманы, плечи опустились.
— Таурас...— удивленно протянула она.— Как же ты сюда?..
— Очень просто.— Таурас бросил недокуренную сигарету, собираясь обнять Юле, такую уютную, пахнущую парным молоком, но наступил босой ногой на окурок и взвыл.
Юле потащила гостя к колодцу — сполоснуть ноги, хромой подремывал, упершись спиной в сруб, и, крепко сжимая свой костыль, скрипел зубами, время от времени внятно произнося: «С-стерва...»
Когда Таурас обулся, Юле пригладила его растрепанные волосы и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54