«Парсонс опять убегает!», как все мальчишки бросались к окнам и подбадривали его, пока он бежал по дорожке, а потом освистывали директора, когда тот привозил беглеца обратно. Но в один прекрасный день Парсонс выпал из окна на четвертом этаже и умер. Никто так и не понял, был ли это несчастный случай или нет. Но его карманы, которые каждый день были до отказа набиты гренками, оказались пустыми.
Я положила руки на руль. Оглянулась. Он все еще стоял у окна. Я медленно вышла из машины. Сначала я спокойно шла, но потом побежала быстро-быстро; огромное готическое здание нависало надо мной, пока я не добралась до парадной лестницы, не взбежала по ней и не оказалась за массивной дубовой дверью. Когда я бежала через холл, из соседней двери выглянула Симона: «Мисс Гарфилд, я могу вам по…» Но меня уже не было. Я рванула вверх по лестнице, миновав один пролет, два, три, четыре; потом понеслась по пустому коридору в общую спальню; полы пальто развевались. Тоби стоял и ждал меня, его глаза сияли.
– Собирай вещи, – выпалила я. – Быстро! Где твой чемодан?
– В подвале, – воскликнул он. – Но он мне не нужен, я возьму только книги и фотографии! – Он сжимал их в руке. Я схватила еще одну фотографию.
– Пойдем!
Вместе мы затопали по коридору, полетели вниз по лестнице, мчась, как ракеты. Джерри и Симона караулили нас внизу.
– Вы не имеете права! – завопила Симона, когда мы показались на лестничной площадке над их головами. – Его мать…
– Она ему не мать, и я беру на себя полную ответственность, пока его отец в отъезде. Чемодан пришлете почтой. Пошли, Тоби!
Мы разогнались, так что у нас было преимущество: вместе мы перепрыгнули через последние несколько ступеней и пролетели между мистером и миссис Арчер, раскидав их в стороны. Прорвавшись через парадную дверь, мы скатились по ступеням и очутились на залитой солнцем подъездной дорожке.
– Свобода! – прокричал Тоби. – Как в «Побеге из Колдица»!
– А вот наш деревянный конь! – крикнула я, когда мы подбежали к моему побитому «вольво» в конце тропинки. Мы достигли цели, тяжело дыша, оглядываясь через плечо, и, закатившись истерическим смехом, рухнули в машину: адреналин бил ключом, эмоции лились через край. Я завела мотор, и мы с ревом сорвались с места. Я откинула голову и громко рассмеялась, искоса глядя на Тоби. Мне было достаточно увидеть его счастливые, сияющие глаза и розовые щеки: в тот момент на все остальное мне было наплевать. На полицию, на Гарри, на Тима, Боффи, Джосса, Аннабел, на все то дерьмо, в котором я вот-вот увязну по уши, – на все, кроме того, что мы с Тоби сделали это. И сердцем я понимала, что поступила правильно. Я вцепилась в руль. Кровь бушевала в венах, и я чувствовала себя живой, готовой справиться с кем угодно. Тоби все еще подпрыгивал рядом, с веселым визгом вспоминая выражение на лицах Арчеров. Но постепенно, наматывая километры и приближаясь к дому, мы оба замолкли. Вокруг замелькали знакомые поля; мы проехали по дороге мимо школы близняшек, и реальность показала свою уродливую макушку. Тоби вставил в магнитофон кассету с «Реквиемом» Фауре. Мы сидели в тишине, вслушиваясь в печальные меланхоличные арии.
– Знаешь, Тоби, тебе все равно придется ходить в школу. – Я наконец отважилась начать разговор.
– Я знаю. Тишина.
– Если бы ты смог сам выбирать, куда бы ты пошел?
– Не знаю.
– В какую школу ходят твои друзья?
– Не знаю. У меня и нет друзей, на самом деле. – Он уставился в окно. Замкнулся в себе, как обычно.
– А как же Сэм? – (Сэм был тихим застенчивым мальчиком, он пару раз заходил к нам на чай.)
– Он учится в Вестбурн-Парк. Мы только что проезжали.
– И?
– Что?
– Ему там нравится?
– Откуда мне знать?
– И почему ты не пошел в ту школу?
– Папе там понравилось, но Аннабел сказала, что то школа для гомиков. Якобы из меня вырастет изнеженный пижон.
Ага. А в интернате из него вырастет эмоциональный урод, страдающий запорами.
– Но Сэм же там учится.
– Да, я же говорил, разве нет?
Какое-то время я наблюдала за ним краем глаза, потом съехала на обочину и остановила машину.
– Не надо так со мной, Тоби.
– Как? – Его лицо ничего не выражало.
– А вот так, притворяться, будто ты ничего не знаешь, тебе ни до чего нет дела. Замыкаешься в своей раковине и бездействуешь. Ты у меня в долгу, приятель. Я только что спасла тебя из этого кошмарного интерната, и вряд ли они возьмут тебя обратно, так что ты у меня в долгу, и я хочу, чтобы ты со мной поговорил.
– О чем? – В его голосе все еще чувствовалась агрессия, но он явно притих. И успокоился.
– О тебе. О том, что тебе нравится. Чем ты хочешь заниматься, что ты любишь делать, от чего у тебя сильнее бьется сердце. Давай же, Тоби, дай нам знак, ради бога!
Он повернул голову и уставился в окно.
– Я знаю, что ты любишь животных, природу, птиц; может, есть что-то еще?
Молчание.
– Когда я была в твоем возрасте, – упорствовала я, – мы как-то поехали в отпуск с семьей и гостили у друзей в Корнуэлле. Они жили в красивом старом доме, приютившемся на утесе с видом на залив, и у них был свой ресторан. Каждый день, пока другие дети играли на улице, я ошивалась на кухне, уговаривала поваров позволить мне наблюдать и время от времени помогать им. Я всего лишь полировала ножи и вилки, помешивала соус, но мне это нравилось. Я была в восторге от шума и суеты, от волнения перед приходом посетителей, волшебных запахов, свежих овощей, которые приносили из сада, рыбака, приходившего к черному ходу с уловом, кроликов, подвешенных за ноги, аромата трав. А потом, когда еда была готова, мне нравилось расслабляться на кухне и болтать о том, как прошел день, какие рецепты удались, какие нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131