– Но, Критий, мне волей-неволей приходится общаться с людьми – я ведь один из «тридцати извергов», как нас называет народ, – так вот, на кого я ни взгляну, все от меня отворачиваются! И ночью, во сне, приходят ко мне мертвецы, с которыми я пировал еще вчера…
Критий:
– Дрянь ты, Ферамен, и плевать мне на твои жалкие чувства. Спартанцы приказывают…
Ферамен взорвался:
– Спартанцы не приказывают убивать, хотя они и рады видеть, как мы истребляем своих же!
Критий с яростью:
– Много себе позволяешь, Ферамен! Я не могу не убивать. Это в высших интересах, не в моих личных! Или ждать, когда начнут убивать нас?
Ферамен:
– Когда во главе Афин стоял Алкивиад, он никого не обижал, устраивал пиры даже для бедняков – весело было у подножия Акрополя…
Критий:
– Что?! Уже и ты хочешь посадить Алкивиада на мое место?
Ферамен уклонился:
– Как ты, поэт, можешь устраивать такие гекатомбы? Или не был ты учеником Сократа?
Критий:
– Дойдет очередь и до Сократа!
Ферамен:
– Ну, этого ты не сделаешь!
Критий:
– Довольно. Ты – один против двадцати девяти. Завтра явишься в совет и заявишь при всех, что берешь назад все, что когда-либо говорил против меня и против спартанцев!
Ферамен:
– А если не возьму назад?
Критий вышел, не ответив.
После заката в сумраке тюремной камеры мигает тусклый огонек светильника. У осужденного немеет тело, оцепенение поднимается от ног к сердцу.
Отравитель философствует:
– Н-да, мой милый, живем среди обломков. А кто их делает, обломки-то? Кабы только спартанцы! Так нет, и наши туда же; сами-то они обломки крушения, да и мы с тобой тоже. – Он кивает на человека, умирающего так медленно.
Но вдруг он спохватывается, принимает почтительный вид – входит Критий, закутанный в длинный плащ.
Не поздоровавшись, без всякого обращения, Критий спрашивает:
– Как дела?
Отравитель нерешительно:
– Работы много… Не поспеваю за тобой, господин.
– Что за дерзость? За мной? Ты хочешь сказать – за нами?
– Оговорился я, – оправдывается палач.
Но Критий не удовлетворен; отступив на шаг, крикнул:
– Как это не поспеваете? Нарочно?
– Нет, господин. Мы-то стараемся. Но наше дело требует времени – а когда цикуты мало, тем более. Все ночи не спим.
– Скольких можете обработать за ночь?
– Раз на раз не приходится, – уклончиво объясняет палач. – И не от нас зависит. Некоторые – ну, вы понимаете кто – бывают уже полумертвые от страха, когда их приносят, в других, – он взглянул на лежащего, – словно девять жизней, одной чаши им мало.
Критий перевел взгляд туда же, куда смотрел отравитель, и процедил сквозь зубы:
– Другого способа не знаешь?
Отравитель промолчал.
Критий двинулся к выходу. Поняв, что это означает для него, отравитель быстро выговорил:
– Душить…
Перед тюрьмой – толпа. Страшные длинные ящики, в них всегда тишина, наводящая ужас: у тех, кого привозят сюда, во рту кляп; тем же, кого отсюда увозят, кляп уже не нужен. Страшный караван носильщиков смерти проходит через шеренги стражей.
Голоса:
– Послушали б Алкивиада, победили бы мы у Эгос-Потамов!
– Был бы Алкивиад в Афинах – такая бойня была бы невозможна!
– Вместо слез текло бы вино!
Алкивиад! Таинственным эхом отдается это имя по всему городу.
Помощник отравителя принимает у носильщиков очередную жертву.
Отравитель разглядывает человека – как всех до него. Видимо, осужденный защищался. Он весь в крови. И все же палач узнает его, и у него вырывается:
– О всемогущий Зевс! Ты ли это, господин?! Ферамен?
Ферамен не отвечает. У него кляп во рту.
Но отравитель продолжает, обращаясь к нему:
– Ужасно! Вы уже и друг друга отправляете к Аиду! А впрочем, что я говорю! Что тут ужасного?
Помощник шепчет палачу:
– Ты сказал – теперь моя очередь душить, но этого я не могу, этого ты сам…
Отравитель засмеялся:
– Успокойся – ни один из нас к нему не притронется. Он получит питье, сколько бы времени это ни заняло…
5
Ранними утрами Сократ прогуливался по берегу Илисса – там, где юношей ходил на встречи с Анаксагором и на свидания с Коринной.
Возвращаясь, останавливался в тени пиний неподалеку от домика, в котором жил с семьей внук великого государственного мужа Аристида, прозванного Справедливейшим из людей.
Внук Аристида выходил из дому только по утрам – продать свои изделия. Во времена такой дороговизны трудно было прокормить себя, жену, детей да еще сестру Мирто плетением лыковых корзин и кошелок.
Мирто ела скудную пищу, выслушивая грубости брата и язвительные замечания невестки. По утрам, когда брат с женой отправлялись на рынок с товаром, Мирто выходила в неогороженный садик, брала кифару и пела песни – и всем известные, и свои, сочиняя слова и мелодию. Она знала – под пиниями стоит Сократ. Стоял он там и сегодня.
Но сегодня он подошел к ней и заговорил:
– Ты внучка Аристида?
– Да, Сократ. Я Мирто.
– Часто слушаю твое пение.
– Я всегда пою для тебя, когда ты стоишь под пиниями.
– Мне приятно слушать тебя, смотреть на тебя. – Он легонько приподнял ей голову. – Ты плачешь?
Она рассказала ему о своей печальной доле. Сократ задумался. По его просьбе Критон, конечно, возьмет Мирто в свой богатый дом. Но тут же в нем взыграла ревность – с какой стати этому прелестному созданию жить вблизи от Критона! Удивился своему чувству, попытался прогнать его – не получилось. Громко засмеялся.
– Могу я узнать, чему ты смеешься, Сократ?
– Себе и другим я внушаю: познай самого себя! А все еще сам себя не узнал. Более того, в себе, в своей душе нахожу такие уголки, которые – клянусь псом! – вовсе и не мои! – Он погладил девушку по желтым волосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173