Аполлодор, прикорнув у его ног, гладил его жилистую лодыжку. Критон и Платон спрашивали, не утомился ли учитель; предложили подкрепиться жареной рыбой, Платон встал так, чтоб заслонить Сократа от солнца.
От мясного Сократ отказался:
– Спасибо. В жару я никогда не ем сытного. А нынче здесь изрядно припекает. – Он развязал свой узелок. – Мне достаточно лепешки. На вид она не очень аппетитна, но, если долго жевать, появляется сладость. Сегодня же лепешка особенно удалась. Постарались Ксантиппа с Мирто! Но что это с вами сегодня? Хлопочете вокруг меня, кормить собрались, а ни слова дельного от вас не слышу! Я в чем-то обманул ваши ожидания?
– Нет, дорогой, – ответил Критон.
Сократ вдруг рассмеялся:
– Тут моя – и твоя вина, Критон! Помнишь, как ты тайком водил меня в библиотеку твоего отца? Сколько же нам было? Пятнадцать, шестнадцать, а? И потом – все эти годы, как ты обо мне заботился, помогал… Не будь тебя – не мог бы я целиком отдаваться размышлениям о том, как улучшить, как изменить человека, и не очутился бы здесь теперь. А ты в такой счастливый для нас обоих день – ты хмуришься и смотришь на меня букой! И нечего махать руками. Тебе тоже, Платон. Не понравился я вам.
Критон оглянулся на стол, где подсчитывали черные бобы. Ветром порой доносило голос счетчика:
– …двести один, двести два…
Критон и Платон замерли в ужасе.
Сократ провел ладонью по влажному лбу и принялся подсмеиваться над ними:
– Считать учитесь? Прекрасно. Надо и это уметь. Что – счет кверху ползет? Возьму вот вас, как мама брала новорожденных, да начну утешать… Удивляетесь, отчего я весел? А как же мне не веселиться, когда мои слишком уж хитроумные обвинители дали мне возможность назвать своими именами столько вещей, которые, словно козы, бодают всякого порядочного человека, но о которых все боятся говорить! Ешьте со мною, друзья…
Он вынул из узелка еще лепешку, разломил и оделил их.
– Что смотришь, Платон, – рука у меня дрожит? Старею я, милый.
– Они не посмеют осудить тебя, – сказал Платон.
– Посмеют, милый. Меня осудят. Но вы думайте не обо мне. Дело-то куда важнее. Ведь сейчас афиняне самим себе подставили зеркало – и вскоре я узнаю, каков результат.
– Не смеют они тебя осудить! – со слезами в голосе повторил за Платоном Аполлодор.
Сократ улыбнулся.
– Можете думать, что я впал в детство – это вполне возможно, годы мои уже такие, – но я, дорогие мои, признаюсь вам: все, что они тут надо мной делают, показалось бы мне слаще меда, если б только знать, что и здесь я, подобно доброму рыболову, уловил несколько душ. Леска моя порой натягивалась, и я чувствовал – рыбка клюнула… Думаю – вы останетесь не одиноки. После этого суда вас станет больше.
Платон спросил удивленно:
– Ты, учитель, и здесь улавливал души?!
Сократ засмеялся:
– Да разве я умею не делать этого в любых обстоятельствах?
– Но, дорогой. – Платон решил высказать хоть немногое из того, что его пугало. – Ты боролся с обвинителями, как борец в палестре! Ломал им хребет, наносил удары, да с какой страстностью… Мы просто поражались…
– А они что – миловались со мной, как со своими любимчиками? – возразил Сократ.
Критон, старейший друг Сократа, мог себе позволить больше других:
– И все же ты слишком строптив. Присяжные привыкли, чтоб обвиняемые были смиренны, от осанки до речей, чтоб они молили о сострадании, мягкости, снисхождении, просили подумать об их семье…
– И этого вы ждали от меня? – удивился Сократ.
– Нет, конечно, – ответил Платон. – Но ведь ты всегда стоял за умеренность. Куда же она подевалась сегодня?
– …двести сорок четыре, двести сорок пять… – донеслось со стороны счетчиков. Счет приближался к роковой цифре.
– Умеренность в наслаждениях, в еде, питье, ласках – да, это я всегда советую людям и сам стараюсь соблюдать. Но когда речь идет об истине, Платон, когда речь об истине – гоните от себя умеренность, как волка от стада!
Сократ стал задыхаться. На виске его выступила извилистая жила, темная от крови. Он глубоко перевел дух и продолжал с еще большим жаром:
– Истину не защитишь мягкими словами! Даже самой страстной горячности нелегко отстоять истину, когда против нее – власть. А о чем шла речь здесь? О Сократе или об истине? Вот видите!
– Но они не простят твоей страстности, дорогой, – сказал Платон. – Ты бы должен постараться – если уж не оправдания добиться, так хоть наименьшего из наказаний…
– А ты знаешь, которое из них для меня – меньшее? – усмехнулся Сократ. – Предоставь это мне, мальчик…
Подсчет голосов закончился. Притан подал архонту табличку с цифрами. Архонт басилевс встал. Поднялись и Сократ с друзьями.
Аполлодор в смятении и страхе обнял Сократа, приник лицом к его плечу.
Архонт провозгласил:
– Сократ виновен.
Аполлодор ощутил трепет, пробежавший по телу Сократа, заплакал, закричал:
– Нет! Нет! Нет!
Сократ ласково успокоил его:
– Но, мальчик! Что же ты так переживаешь? Ты ведь должен был ждать этого, как ждал этого я!
Когда архонт объявил, что виновным признал Сократа двести восемьдесят один голос, а двести двадцать – невиновным, лицо Сократа просияло:
– А вот этого я не ожидал! Слыхали? Двести двадцать честных людей! Почти половина! Достаточно было привлечь на свою сторону еще тридцать одного – и я был бы оправдан!
– Да, – печально сказал Платон. – Не хватает совсем малого. Вижу, ты утешен – радуешься, что отныне у тебя больше друзей, чем ты ожидал…
– Но еще больше должно это утешить вас, друзья мои!
С того момента как число черных бобов превысило число белых, то есть когда Мелет понял, что теперь именно ему предстоит предложить вид наказания Сократу, он утратил всю свою воинственность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173