– Слышите? Да он признается с первых же слов!..
– Безумие!..
– Позор!
Сократ поднял руку, прося тишины.
– Я доволен тем, что вы перестали есть и пить и внимательно следите за моей речью. Но мне бы хотелось, чтоб вы умерили поспешность в суждениях, друзья. Вам ведь это легче, чем мне. Это мне тут наступают на горло, не вам; а я не кричу. Начнете кричать вы – заставите кричать и меня, а мне это, согласитесь, вовсе не подобает.
Хуже другое: я не знаю, что сказать в свою защиту. Ибо обвинители мои, как говорится, выбили у меня из рук всякое оружие. Огромный труд проделали Мелет, Ликон и Анит! Да разве сам я вспомнил бы все те подробности, с какими они описали мою жизнь! Однако они не только обвиняли, но и защищали меня. Выглядело это весьма благородно, в высшей степени справедливо по отношению ко мне – и вам, судьи мои, внушило, несомненно, хорошее мнение о моих обвинителях. Но рассудите: стою-то я здесь, притянутый к суду именно этими благородными и справедливыми людьми! И когда слушаю обвинения, мне кажется неправдоподобным, чтоб, к примеру, главный обвинитель, обесславленный мною поэт Мелет, поставил меня перед вами из одного только желания похвалить за заботу об афинянах и увенчать славой, какой недостает ему самому. Не верится также, что два других обвинителя расхваливали меня за мои заслуги перед Афинами только ради того, чтобы распространить мою славу, или что они так хвалят и славят меня в конце моей жизни из любви и уважения ко мне. Эти трое включили в свое обвинение и защиту мою, присвоили то, что полагалось сказать мне, оправдываясь перед вами. Таким образом они сделали меня на это время безоружным.
Сократ плавно опустил руки.
– Этот коварный прием, эта ораторская ловкость, достойная софистов наших дней, застала меня врасплох. Мой язык, всегда с трудом пробивающийся к правде, не так гибок и, право же, не сходен с угрем или со змеей.
Если теперь, после моих обвинителей, я стану повторять, что доброго я сделал за свою жизнь для родины, то уже только потому, что они завладели этим до меня, вам будет казаться, будто я сам продолжаю их обвинения против себя. Ведь всякую мою заслугу они тотчас затоптали в прах – и боюсь я поднять ее из праха, ибо теперь она будет уже нечистой.
Но о главной моей заслуге перед родиной, далеко превосходящей мои воинские дела и мое сопротивление произволу Тридцати тиранов, – о моих идеях, которые я сею среди людей, об этом-то самом важном они вообще не упомянули. Поэтому я обращаюсь теперь к вам, афиняне.
Не говорят ли: Сократа можно всегда найти там, где собирается много народа? Там-то он и применяет свое повивальное искусство, помогая рождаться пониманию: что такое добро и зло, красота и уродство, что добродетель, а что порок, что справедливость и что – несправедливость? О Сократе говорят – он просто одержим этой деятельностью. Как же не поспешить Сократу сюда, когда он знает, что здесь его будет слушать пять сотен человек? Может ли он упустить столь редкостную возможность, когда ему уже стукнуло семьдесят, когда он накопил огромный опыт и когда самая страстная его мечта – потолковать об этом с добрыми людьми?
Видите – вполне естественно, что я не мешкая поспешил на столь заманчивое приглашение и не стал искать никаких предлогов уклониться от приятной встречи с вами. Я благодарен Аниту и его друзьям Ликону и Мелету за такое приглашение. Всем известно – я не пессимист и вижу мир отнюдь не в черных красках. Поэтому я говорю: кто знает, что доброго принесет этот день и кому? Мне, обвиняемому, обвинителям моим или вам, присяжным?
Рассмотрим же вместе несколько крошек, по нечаянности просыпанных моими обвинителями и потому оставшихся для меня. Рассмотрим и то – да простят они мне слово правды, – где они напутали.
Сократ шагнул ближе к краю возвышения и раскинул руки:
– Ведь я – и в этом никто мне не откажет, – я простой человек, ничем не выдающийся, и неуместно Мелету сравнивать такого, как я, со столь славным мужем, как Гомер. В богах, изображенных Гомером, куда больше кипучей жизни, чем во многих земнородных. Эти боги полны человеческих чувств и страстей. Поэтому Мелет ошибается: не я сочинил все эти давние предания о богах, признанных нашим государством. Не я изобретатель сочных любовных историй о них. Я только любознателен, любопытен, я только рассуждаю и беседую обо всем этом с людьми. Разве не интересный предмет для разговора? Разве не видел я, как вы все оживились, едва я упомянул об этом единым словечком? Да, я подсчитывал, скольких смертных женщин осчастливил Зевс своей благосклонностью. Считал, сколько есть Афродит и Афин. Уже в этом подсчете кроется некая божественная сласть, которую, к сожалению, не испытывает Мелет. Вы все умеете считать, многие – лучше меня. И эти многие знают, что я так и не досчитался до окончательного числа в этом Эротовом круге богов. За что же осуждать счетчика? Он ведь только считает. Однако я с изумлением вижу, что Мелет осуждает не только Гомера, но и самого Зевса Громовержца – за то, что он недостаточно целомудрен и сдержан…
Пригоршни смешков со всех сторон. Но Сократ, ни на что не обращая внимания, невозмутимо говорит дальше:
– И через меня, сухого счетчика, Мелет укоряет богиню Афину – зачем она является в стольких обличьях, в стольких уделах…
Смех усилился. Мелет побагровел от злости. Крикнул:
– Как можешь ты шутить?!
– Клянусь псом, я не шучу! – возразил Сократ. – Я только наслаждаюсь богатством нашего богословия. Мои обвинители сказали, что я люблю Демокрита, самого веселого из философов. Люблю. Его труд «О добром расположении духа» – мое любимое чтение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173