Стало быть, не Зевса, о мужи афинские, не Афину, Аполлона или других богов, перед которыми почтительно преклоняется Гомер, следует нам почитать – но человека! И создатель его, этот таинственный мастер, удостоился признания Сократа только потому, что хорошо сотворил человека… Не есть ли это то самое новое божество, известное одному Сократу? Он, правда, лицемерно утверждает о себе, будто «знает, что ничего не знает», а вот о новом божестве не знаем ничего мы, зато он – все! Уж не то ли это загадочное божество, с которым Сократ находится в столь тесном общении, что даже беседует с ним, как равный…
– Демоний! Сократов демоний! – со всех сторон раздались выкрики.
– … Но это божество – сила, чуждая нашим богам. Это новое божество, этот Сократов демоний – черный демон, враждебный богам, от века почитаемым в нашем государстве…
Гнетущую паузу, наступившую после этого, разорвали взволнованные возгласы со скамей присяжных:
– Стойте! Кому причинил вред Сократов демоний? Пускай скажет! Видите? Никому!..
– Никому! Никому! – эхом прокатилось по склонам.
Архонт бешено застучал молоточком. Какая дерзость! Слыханное ли дело – так орать во время судебного разбирательства?..
– Тише! Не шумите! Не мешайте! – кричал он, но шум не утихал.
Порядок нарушен – ширится непослушание. Архонт, сам обуреваемый любопытством – чем-то присяжные еще прервут ход разбирательства, – недостаточно строг.
Встает старый, бедно одетый человек:
– Я требую справедливости для Сократа! Потому я здесь!
– Ты ее дождешься, – отвечает архонт.
– Я тоже требую справедливости – для Афин и их божественных покровителей! – вскакивает один из эвпатридов. – Граждане, избавьте Афины от крота, который врылся под почву и перекусывает все корни, ими же Афины всасывают жизненные соки древних традиций, унаследованных от предков!
Мелет с подчеркнутой настойчивостью обратился к присяжным:
– Мужи афинские, прежде чем вы бросите в урну ваш боб, призываю вас: вглядитесь хорошенько в Сократа – вы увидите странное. Думаете, это один человек? Как бы не так: в Сократе – два человека!
Волнение в толпе.
– Который из двух настоящий? Тот ли, который верит в наших богов? Но тогда он не стал бы насмехаться над ними и отрицать их существование. Или – другой, не верящий в них? Но тогда он не должен бы публично приносить им жертвы! Правда, жертвоприношения его убоги: положит на алтарь пучок целебных трав из своего садика, отольет несколько капель вина из кожаного меха… – Тут он страстно повысил голос: – Полсотни лет самому себе строит обвинение безбожник Сократ, враг Афин и всех нас! Предупрежденный приговорами Анаксагору и Протагору, прячется Сократ, опасный распространитель новшеств, от такого же приговора – прячется за Дельфийским оракулом, за своими жалкими жертвоприношениями, которые он принародно возлагает на алтари… Судьи афинские, хорошенько взвесьте эту двойственность Сократа и вынесите справедливое суждение о том, что – правда, а что – нет!
Раздробленные рукоплескания зазвучали: дружные там, где сидели богачи, жидкие в других местах, и были целые ряды скамей, где никто не поднял рук для аплодисментов. Архонт взглянул на солнце, прикинул, что надо выслушать еще двух обвинителей, и решил продолжить разбирательство без перерыва.
3
По знаку архонта к краю возвышения подошел высокий, костлявый Ликон. Закрыв узкое свое лицо полой гиматия, он зарыдал. Голос у него был хорошо поставлен – Ликон умел повышать его, понижать, шептать, греметь, даже заставлять его трогательно дрожать от избытка чувств; последний прием и решил он применить сейчас.
– Мужи афинские! Я начинаю в слезах – простите мне эту слабость. Я плачу, ибо долг обязывает меня обвинить перед вами этого старца… Начать дурно, но кончить хорошо – таким должен быть ход жизни. Но начать столь многообещающе, а кончить перед судом, предстать перед пятьюстами присяжными, перед друзьями – обнаженным, опозоренным… О горе! Оймэ! Сколь глубоко мое сострадание к человеку, который уже не может исправить зло, творимое им в течение всей жизни…
Ликон открыл свое длинное лицо и бледные глаза.
– Повторяю: ему уже не исправить того, что он сотворил, ибо семя его пагубных идей уже принялось в юных душах, проросло и само уже плодит и сеет новые семена плевелов. Этот старец заразил все Афины. Он развратил души многих наших юношей, оставив нам трудную работу – искоренить все вредное, дурное и злое, посеянное им. Видите, мужи афинские, я рыдаю над Сократом вместе с его друзьями, с его женой Ксантиппой и сыном Лампроклом! Почему же сжимается горло мое от горя и сожаления, хотя я обвиняю этого человека? Потому, о афинские граждане, что этот заблудший человек по природе своей – хороший. Потому что он действительно хочет счастья для всех вас и ваших сыновей. Потому что он верит, будто отдает вам свою мудрость и делает человека лучше. Я уверен, Сократ воображает, будто своими неутомимыми собеседованиями с гражданами он достигнет своей цели – превратит Афины, прекраснейший в мире город, еще и в город высочайшей мудрости.
Ликон сделал риторическую паузу и освежил губы водой.
Молодой присяжный – соседу:
– Слыхал? Прославленный оратор, а распустил нюни…
Пожилой присяжный:
– А ты не видишь, что многие из нас тоже чуть не ревут над Сократом?
Молодой:
– Уместно ли это, если он совершил преступления, за которые полагается смерть? Чего этот Ликон не возьмется за него как следует? А то все жалеет, все хвалит – того и гляди, лавровый венок нахлобучит на его лысину и кончится тем, что Сократ отделается каким-нибудь паршивым штрафом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173