— Прошу вас! — вежливо сказал, указывая на дверь, господин.Мишель встал и растерянно попрощался. Вся встреча заняла не более десяти минут.Он вышел в приемную, где на него вновь недоуменно уставились ожидавшие аудиенции просители. Но Мишель в их сторону даже не глядел. Он шел за указывающим дорогу господином. Они спустились по лестнице на первый этаж.— Одну минутку, — попросил господин, куда-то исчезая.Мишель остался один в просторном вестибюле. Мимо сновали какие-то люди в штатском и форме, огибая его и задевая плечами, а он совершенно не понимал, куда ему теперь идти и что делать.Но тут дверь открылась, и с улицы внутрь вошли солдаты с примкнутыми к стволам штыками, и вошел тот самый, что сопроводил его из камеры, офицер.— Вот, прошу-с! — указал на Мишеля вновь появившийся господин.— Можно забирать?— Да-с...Солдаты обступили Мишеля.— А ну — шагом марш! — вполголоса скомандовал офицер.И Мишель, отчего-то чувствуя облегчение, пошел с ними к арестантской коляске. Все бывшие в вестибюле министерства и на его крыльце люди сопровождали его удивленными взглядами.Мишель привычно забрался в коляску, с боков, притискивая его друг к другу, сели солдаты, отчего крепко запахло табаком и «мышиным сукном» новеньких, будто только что со склада, шинелей.Коляска тронулась, побежала по булыжным мостовым.Впереди Мишеля ждали «Кресты», ждала камера-одиночка, тюремный ужин и приятное общество большевиков.Он ехал в тюрьму, но ехал почти домой!..— Но-о!.. Пошла! Шевелись, родимыя!.. Глава 45 Дело его было плохо!Хуже — не придумать...— Что ж ты, друг сердешный? — вздохнул начальник тайной канцелярии генерал-майор Андрей Иванович Ушаков — заплечных дел мастер, Санкт-Петербургу, Москве да и всей Руси своими делами известный. — Как же так-то?А чего — так? Не знал Густав Фирлефанц за собой никакой вины. О чем и сказал.Но Ушаков только поморщился. Не любил он упрямцев, кои сперва все отрицают, а после все одно сознаются! Знал генерал-майор и твердо верил, что вовсе невиновных не бывает, что всяк человек, какого бы сословия ни был, черен душой, поступками и помыслами своими и что коли сам не убивал, так рад был, когда другие, по его указке, убивали, что если мзды не брал, так — давал, что пусть даже заговоры не строил, но не прочь был! Разница лишь в том, что одни попадаются, а другие нет. И те, кто попадаются, обязательно сознаются, хотя вначале многие отпираются!Густава Фирлефанца он знал — не единожды с ним на ассамблеях встречался, в гостях бывал и украшения заказывал. Но он не одного его, он многих, кто к нему в канцелярию попадал, прежде знавал. Что для того ровным счетом ничего не значило и никак участи арестанта не облегчало. Случись у Ушакова на дыбе его брату либо свату, хоть даже сынку родному повиснуть, он и тогда бы не дрогнул — три шкуры с него спустил, правды дознаваясь. Потому как если не он — так его!..— Видишь сие? — спросил Андрей Иванович, какую-то исписанную пером бумагу показывая.Видел Густав и понимал, что не приходится ему от той бумаги добра ждать.— То есть собственноручно подписанные злодеем Виллиамом Монсом, ныне головы лишенным, показания, где он указал на тебя, сказав, будто бы ты, вступив с ним в тайное сношение, сговаривал его супротив паря Петра, понося того ругательски, и подбивал похитить у государыни-императрицы перстень и бусы, дабы вынуть из них каменья драгоценные, заменив их стекляшками. Признаешь ли сие?— Не было ничего такого, — ответил Густав Фирлефанц.— И злодея Монса не знаешь?— Виллиама знаю с младенческих лет, как знал батюшку его, сестру его Анну, — ответил Густав. — Но зная его, никогда против царя идти не сговаривал и на воровство драгоценностей не подбивал. Навет то...— Упорство твое похвально, — вздохнул Ушаков. — Но глупо. Монсу на тебя наговаривать расчета никакого не было. Да и не один он.И Ушаков вытащил другую бумагу.— Караульный офицер Яшка Сумаруков, сказал, как ты просил его, караул снявши, в рентерию с тобой, как ему наказано, не ходить, а подле постоять — зачем, он не ведает, но о чем исправно доносит, подозревая в поступке сем злой умысел. Было так?— Нет!— И это тоже, скажешь, оговор?— Оговор!— А это?! — потряс в воздухе Ушаков еще одной бумагой. — Светлейший князь Александр Меншиков показал, что будто бы ты хвастался ему, что можешь все, чего хочешь, из рентерии вынести и обратно внесть так, что никто того не заметит и о том не узнает. Так?— Нет-нет! — вновь замотал головой Густав Фирлефанц. — Ничего такого я князю-кесарю не говорил!— Выходит, что светлейший князь Меншиков напраслину на тебя возводит?Сказать, что любимец царя Петра лжесвидетельствует, Густав не решился — промолчал.— А не говорил ли ты светлейшему князю, что можешь сделать ему драгоценную брошь из камней, что в самой шапке Мономаха были?— Не было такого! — вскричал Густав, чуя, что нет ему веры, коли против него сам князь-кесарь говорит!— Ладно, — укоризненно сказал генерал-майор Ушаков. — А что ты тогда на это молвишь? — и какую-то коробочку достал, и из нее что-то, в тряпицу завернутое, вынул. — Знаешь вещицу сею?И, положив вещицу на ладонь и раскрыв тряпицу, явил взорам крупный камень-алмаз.Хоть и сумрачно вокруг и чадно от факелов смоляных было, а все равно с первого взгляда видать, что хорош камень — крупный, прозрачный, синевой отливающий.— Ну чего молчишь? Что это?— Алмаз граненый, — ответил Густав.На что Ушаков только рассмеялся, по ляжкам себя хлопая.— Ах ты мошенник, ах шельмец!.. Я и сам-то вижу, что не булыга, а алмаз, да не о том тебя спрашиваю. Откуда сей камень взят, ведаешь?— Нет, — пожал плечами Густав.— Ой ли?! — не поверил генерал-майор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83