Отчего, стремясь побыстрее покинуть тюрьму, Мишель каждый день, затребовав себе перо и бумагу, писал прошения на высочайшие имена. Которые, впрочем, теперь были не высочайшими, а просто гражданами. Гражданами министрами.Пару раз в камеру приходил какой-то молодой, прыщавый, на вид просто-таки гимназист, следователь, который учинял ему допрос, требуя показать на известных Мишелю полицейских чинов, которые преследовали революционеров.— Я таких не знаю, — честно отвечал Мишель.— Но как же так, вы же служили в сыскном отделении!— Служил, — соглашался Мишель. — Но не в политическом, а в уголовном. К охранному отделению, коим вы изволите интересоваться, я никакого отношения не имел.— Но, может быть, вас привлекали на вторые роли, может быть, за кем-нибудь проследить или кого-нибудь арестовать? — вкрадчиво спрашивал следователь.— Нет. В политическом сыске работали весьма серьезные люди, которые не допускали в свою работу посторонних.— Как вы изволили сказать — «весьма серьезные»? То есть вы считаете верными методы работы царской «охранки»? Иначе говоря — одобряете их?— Как вам будет угодно, — пожимал плечами Мишель.И следователь писал, как ему было угодно.— Извольте прочесть и подписать.Мишель читал протокол, вычеркивал фразы, которых не говорил, и ставил свою подпись.Все это было не следствие — пародия на него. Если бы он попал в руки прежних следователей, они бы быстро узнали все, что им требуется.Следователь уходил, а Мишель, затребовав перо, писал очередное прошение, теперь уже на имя министра внутренних дел.Так за чисткой мисок и ложек и писанием бесконечных прошений проходили дни. Здесь, в тюрьме, время имело какой-то свой, особый отсчет — медленный и вязкий. Иногда Мишелю казалось, что он сидит здесь много-много лет.Отправляя в тюрьмы и на каторгу преступников, он никогда не предполагал — куда, а теперь имел возможность прочувствовать на себе то, что должны были ощущать они. Побывав ранее там, где они, он вряд ли бы стал настаивать на больших сроках...И снова приходил следователь и интересовался:— Имели ли вы в своей работе сношения с тайными агентами?— Безусловно, — кивал Мишель.— Вы сами вербовали их?— Некоторых сам, других — другие, иные приходили добровольно, предлагая свои услуги.— Но это же варварские методы — заставлять честных граждан указывать друг на друга! — возмущался похожий на гимназиста следователь.— Это самый действенный метод сыска, — не соглашался с ним Мишель. — Только так можно заранее узнать о преступлении, может быть, даже о готовящемся смертоубийстве, и не допустить до него. Кроме того, все известные мне агенты работали по доброй воле, получая за это из казны деньги.— И в «охранке» тоже?— Вполне может быть, — кивал Мишель.Возмущенный коварством «охранки» следователь захлопывал папку и дверь и удалялся...Как-то незаметно, исподволь наступило не по-питерски теплое лето. Хотя за толстыми тюремными стенами жара никак не ощущалась — в тюрьме всегда был один и тот же, всегда одинаковый климат...Потом, как-то вдруг, жизнь за стенами забурлила, о чем можно было судить по частой стрельбе из револьверов, винтовок и пулеметов. И даже по отдельным орудийным выстрелам, от которых вздрагивали и дребезжали в окнах стекла.Мишель не отходил от окна, напряженно прислушиваясь, ловя доносящиеся с воли звуки. Но частая, беспорядочная, с разных сторон, пальба, не давала представления о том, что там может происходить.Испуганные надзиратели сбивчиво рассказывали про бои на улицах, про грузовики, битком набитые вооруженными солдатами и матросами, про разгромленные магазины и лавки, про сотни мертвецов, которые валялись на улицах и плавали в каналах и Неве!— Не иначе опять революция! — говорили шепотом они.Еще одна?.. Да ведь только что февральская была!Но выстрелы продолжали трещать, а орудия бухать. Значит — точно!Что было ждать от новой революции — скорого освобождения или еще худшего преследования, было неизвестно.Стрельба продолжалась пару дней, после чего стихла. И в «Кресты» повалила новая публика.— Какие-то большевики, — сообщил надзиратель. — Они, вишь ли, хотели бунт учинить, чтобы сверху стать, а их Временные правители всех поразогнали! И к нам сюда чуть не сотню свезли!Кто такие большевики и чего им надобно, никто толком не знал. Скорее всего, еще одна, вроде эсеров, партия, которая, как поговаривали, брала деньги у немцев, будучи поголовно их шпионами. Впрочем, теперь это не имело никакого значения, поскольку их бунт был усмирен, а всех зачинщиков рассовали по тюрьмам.Хотя что-то все-таки изменилось.Потому что вдруг в камеру к Мишелю зашел надзиратель и спросил:— Вам дверь на день запирать или как?— В каком смысле? — не понял, о чем он говорит, Мишель.— Я говорю, если вам дверь запереть надо-ть, вы скажите. А то некоторые хотят, чтобы она открытой была.— И что, если дверь будет отперта, выйти можно?— Оно, конечно, не положено, но в виде исключения — с превеликим нашим удовольствием, — загадочно ответил надзиратель, истекая показным добродушием. — Только вы, милостивый государь, далее коридора не ходите, а то как бы беды не приключилось.Значит, в коридор можно?!— Тогда не закрывай, не надо, голубчик! — сказал Мишель, ожидая что это непременно какая-нибудь провокация.Но надзиратель точно ушел, дверь за собой не закрыв! А минуту спустя в нее сунулась чья-то лохматая голова.— В шахматы не желаете?— В какие шахматы?.. — совершенно обалдел Мишель.Но как-то так непроизвольно, само собою кивнул.— Вот как славно, — обрадовался его гость. — А то в третью камеру стучусь — и хоть бы кто!..Исчез и через секунду растворил дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83