Моска ответил:— Раз уж ты заговорил о силах, которые подчинили мою жизнь… Господи, неужели ты думаешь, я что-то об этом знаю? Я знаю, что ничего нельзя сделать. Но никому не дано мной манипулировать, никто не заставит меня поверить сегодня в одно, а завтра вдруг ни с того ни с сего поверить в прямо противоположное. И мне наплевать, правильно это или нет. Каждый день я слышу от фрицев, которые работают у нас на базе, или в офицерском общежитии, или в «Ратскелларе», что они только и ждут момента, когда смогут вместе в одних рядах идти воевать с русскими, и они ждут, что после этих слов я им сразу же отвалю сигарет.А с той стороны, думаю, происходит все то же самое. Знаешь, чему я рад? — Он перегнулся через стол и обратил к Гордону свое раскрасневшееся от возбуждения и выпитого лицо. — Что теперь-то уж есть шанс, что все это взлетит на воздух. Все взлетят на воздух к едреной матери:— Эй! Эй! — воскликнула Энн Миддлтон, захлопав в ладоши.Эдди Кэссин засмеялся и вскричал:— Черт побери, вот это речь!Лео, казалось, был потрясен услышанным.Моска расхохотался и сказал Гордону:— Смотри, что ты заставил меня тут наговорить!Гордон тоже улыбался, думая о том, что он, как всегда, забыл, насколько молод и горяч Моска и неожиданно в порыве юношеской незрелой откровенности с него слетает вся его невозмутимость.И, пытаясь разрядить обстановку, он спросил:— А как же Гелла и ребенок?Моска не ответил. Энн встала, чтобы наполнить их стаканы, а Лео сказал:— Да он только так говорит, а думает совсем иначе.А Моска, словно не услышав этих слов, сказал Гордону:— За них я отвечаю.И один только Эдди Кэссин понял, что для Моски эти слова были как символ веры, которому он был готов следовать всю жизнь. А Моска улыбнулся, обведя всех взглядом, и повторил на сей раз шутливо:— За них отвечаю я. — Он покачал головой. — Что может быть лучше?— А почему ты с этим не согласен? — спросила Энн у Лео.— Не знаю, — ответил Лео. — Я попал в Бухенвальд совсем молодым. Я встретил там отца, и мы довольно долгое время были вместе. Люди ведь разные. Да и Уолтер меняется. Я вот видел не раз, как он раскланивается — в буквальном смысле раскланивается при встрече со своими соседями-немцами.Все засмеялись, а Моска раздраженно возразил:— А я вот понять не могу, как это можно восемь лет просидеть в концлагере и быть таким, как ты, Лео. Да на твоем месте, если бы фриц на меня хотя бы косо посмотрел, я бы его мигом в больницу отправил. И, если бы мне хоть что-то сказали, что мне не по нраву, я бы им яйца отбил.— Я попросила бы! — воскликнула Энн с притворным ужасом.— Я этого не могу в тебе понять! — закончил Моска и усмехнулся, взглянув на Энн. Она-то использовала куда более крепкие выражения, торгуясь с «жучками» с черного рынка, которые ее обманывали.Лео медленно сказал:— Ты забываешь, что во мне течет немецкая кровь. И то, что делали немцы, они делали вовсе не потому, что они немцы, а потому, что они люди.Это мне сказал отец. И, кроме того, сейчас у меня все хорошо, у меня новая жизнь, и я бы ее себе отравлял, если бы был жесток с другими.— Ты прав, Лео, — подхватил Гордон. — Нам не нужны эмоциональные срывы, нам нужно во всем разобраться с точки зрения здравого смысла.Нам необходимо трезво подходить к вещам и пытаться изменить мир, действуя логически. Так учит коммунистическая партия.Он произнес это абсолютно искренне и без тени сомнения. Лео долго смотрел на него и потом сказал:— Я знаю о коммунизме только одно. Мой отец был коммунистом. И лагерь не сломил его.Но, когда в лагерь просочилось известие, что Сталин подписал пакт с Гитлером, мой отец этого не смог пережить — он умер.— А что, если этот пакт был необходим для того, чтобы спасти Советский Союз? — спросил Гордон. — Что, если этот пакт был необходим, чтобы спасти мир от нацизма?Лео склонился над столом и придержал рукой щеку, чтобы унять нервный тик.— Нет, — ответил он. — Если моему отцу было суждено умереть так, как он умер, то мир не стоит спасать. Я понимаю, это эмоциональный, а не логический подход, который так ценит твоя коммунистическая партия.В последовавшей за этими словами тишине все услышали, как наверху заплакал ребенок.— Пойду поменяю пеленки, — сказал Гордон.Жена одарила его благодарной улыбкой.Когда он ушел, Энн сказала, обращаясь к Лео:— Не обращайте на него внимания, — но таким спокойным тоном, чтобы присутствующие не приняли эти слова за упрек. Она вышла на кухню варить кофе.Когда все стали расходиться, Энн сказала Моске:— Забегу завтра попрощаться с Геллой.Гордон обратился к Лео:— Не забудьте о профессоре, ладно?Лео молча кивнул, а Гордон добавил добродушно:— Желаю вам удачи!Гордон запер за ними дверь и вернулся в гостиную. Энн сидела в кресле, погруженная в раздумья.— Гордон, я хочу с тобой поговорить, — сказала она.Он улыбнулся:— Я тебя слушаю, — и почувствовал острый укол страха. Впрочем, он мог разговаривать с Энн о политике и не раздражаться, хотя она всегда с ним не соглашалась.Энн встала и нервно прошлась по комнате.Гордон смотрел на ее лицо. Он любил ее открытое скуластое лицо, прямой нос и светло-голубые глаза. Она была чисто саксонским типом, хотя, подумал он, чем-то походила на славянку. Интересно, может быть, между саксами и славянами были какие-то родственные связи. Надо будет почитать об этом.Ее слова ударили его наотмашь. Она сказала:— Тебе пора это прекратить, слышишь, пора прекратить!— Прекратить что? — спросил Гордон невинно.— Сам знаешь! — отрезала она.Боль от внезапного осознания смысла сказанных ею слов и от того, что она посмела такое ему сказать, была столь велика, что он даже не разозлился — у него просто засосало под ложечкой, и он ощутил беспомощное отчаяние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87