Справа от них стоял старый рабочий, попыхивавший короткой трубкой. Молодой парень кричал вместе с остальными:— Да, где твое разрешение? У тебя есть разрешение военной администрации?Потом он повернулся и, обращаясь к Моске и старому рабочему, сказал:— Из-за того, что мы проиграли войну, теперь нас любой может пинать ногами — даже эта свинья.Моска, одетый в штатское, улыбнулся Гелле, довольный тем, что его приняли за немца.Проповедник медленно простер руку к небу и торжественно провозгласил:— У меня есть разрешение от нашего создателя!Красное солнце, посылающее миру последние лучи, окрасило простертую к нему руку ало-розовым светом. Оно уже начало заваливаться за горизонт, и в мягких летних сумерках, точно в сказке, вдали вдруг проступили городские руины, ощетинившиеся на фоне неба, точно неровный строй копий.Проповедник склонил голову в немой благодарности.Потом он поднял лицо к небу и простер руки к толпе, символически принимая стоящих перед ним людей в свои объятия.— Приидите к Иисусу Христу! — закричал он. — Вернитесь к Иисусу. Оставьте свои грехи. Бросьте пить. Перестаньте предаваться блуду. Перестаньте играть в азартные игры, гонясь за земным успехом. Поверьте в Иисуса и спасетесь. Вас наказали за грехи ваши. И наказание ваше пред вашим взором. Покайтесь, пока еще не поздно. Не грешите!Оглушительный голос замолк, проповедник переводил дыхание. Толпа замерла и отхлынула чуть назад, отброшенная волной громового голоса, которым владел этот тщедушный человечек.Он продолжал, громко крича:— Каждый из вас пусть подумает о жизни, которой он жил до войны! Неужели вы не верите, что все страдания, все эти разрушения есть не что иное, как божье наказание за ваши грехи? А теперь юные девы блудят с вражескими солдатами, молодые отроки клянчат у них сигареты. Пуф-пуф! — Он изобразил губами затяжку, и его лицо исказила маниакальная ненависть. — По субботним дням люди отправляются в деревни красть или торговать. Храм господень стоит опустелый. Мы сами призываем на свои головы разрушение. Говорю вам: покайтесь! Покайтесь! Покайтесь! — он теперь истерически выплевывал слова нескончаемым потоком. — Уверуйте в господа нашего Иисуса Христа, уверуйте в бога единого, уверуйте в бога, уверуйте в господа нашего единого Иисуса Христа.Он остановился и потом угрожающим тоном прокричал, бросая слушателям в лицо резкие обвинения:— Все вы грешники, все вы прокляты и обречены на адовы муки вечные! Я вижу на лицах у вас улыбки. Вам себя жаль. Но почему господь заставил нас так страдать? Вы задавали себе этот вопрос?Кто— то из толпы, передразнивая его, выкрикнул:— Это не господь нас наказал, это америкашки своими бомбардировщиками.В толпе засмеялись. Человек на скамейке подождал, пока стихнет смех, и, вглядываясь в сумерки, указал на женщину в черном и дико, мстительно закричал:— Ты, женщина, ты смеешься в лицо господу?Где твои дети? Где твой муж? — потом он указал пальцем на молодого парня рядом с Моской. — Посмотрите! — обратился он к толпе, и все повернули головы туда, куда указывал его палец. — Вот еще один зубоскал, еще один молодой человек, надежда Германии. Его дитя страдает за его грехи, а он смеется над божьим гневом. Погоди, зубоскал, в лице твоего дитяти я вижу твое наказание.Подожди. Смотри на свое дитя и жди. — С негодованием и ненавистью он стал указывать на другие лица в толпе.Молодой парень поставил девочку на землю и попросил Геллу присмотреть за ней. Потом, расталкивая людей, он стал пробираться к проповеднику и выскочил прямо перед ним. Одним молниеносным ударом он свалил маленького проповедника на землю, надавил ему коленом на грудь, схватил его за волосы и стал колотить его птичьей головой о цементное покрытие парковой дорожки. Потом он поднялся.Толпа рассеялась. Молодой парень взял свою дочку и пошел по парку прочь. И словно по мановению волшебной палочки большинство людей куда-то исчезли. Проповедник лежал без движения на земле.Кто— то помог ему подняться. С его густых курчавых волос капала кровь, ручейки крови, струившиеся по лбу, застыли на лице красной маской.Гелла отвернулась, а Моска взял ее под руку и повел по улице. Он заметил, что она сильно побледнела — наверное, подумал он, от вида крови.— Лучше тебе сегодня посидеть дома с фрау Заундерс, — решил он и добавил, словно оправдываясь за то, что не вмешался:— Это не наше дело.Моска, Лео и Эдди Кэссин сидели в гостиной у Миддлтонов. Кроме реквизированной мебели, которая оставалась в квартире, все остальное было уже упаковано в деревянные ящики, выстроившиеся вдоль стен.— Итак, вы в самом деле собираетесь поехать на Нюрнбергский процесс? — спросил Гордон у Лео. — Когда вы отправляетесь?— Сегодня вечером, — ответил Лео. — Я хочу провести ночь в дороге.— Ну, так задайте перцу этим сволочам там! — сказала Энн Миддлтон. — И если вам понадобится солгать, чтобы доказать, что они заслуживают того, что их ожидает, солгите!— Мне не надо лгать, — возразил Лео. — Я еще все очень хорошо помню.— Я должен попросить у вас прощения, — сказал Гордон, — за свое поведение в тот день, когда вы у нас были. Наверное, я вел себя с вами очень грубо.Лео махнул рукой:— Да нет же, я все понимаю. Мой отец был политический заключенный, коммунист. А моя мать — еврейка, вот почему меня посадили. Хотя мой отец был политический. Разумеется, после пакта Сталина — Гитлера он потерял веру. Он понял, что они оба друг друга стоят.Профессора, сидящего в углу перед шахматным столиком с вежливой улыбкой на лице, это бестактное замечание испугало. С паническим чувством он заметил, что в Гордоне Миддлтоне зреет гнев, и, не желая быть свидетелем словесного излияния этого гнева, он поспешил уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87