все хот
ели доиграть роль: доказать оперу, что органы ошиблись. Каждый хотел дока
зать, что он кристальный советский человек, что ему очень нравится эта те
мная беспросветная жизнь, что он всем доволен и будет до самой смерти еще
больше доволен, если перестанут бить и выпустят отсюда A если нельзя, чтоб
ы дали статью поменьше, состав преступления полегче. Никто не понимал, чт
о Миньку Рюмина умолить нельзя. Что он действительно несгибаемый, что он
действительно принципиальный. И высший несгибаемый принцип его в том, чт
о было ему на них абсолютно на всех Ч наср…ть. Они все находились в громад
ном заблуждении, будто Минька Ч человек, и они Ч люди, и они ему смогут вс
е объяснить, пусть только выслушает. Им и в голову не приходило, что с тем ж
е успехом доски могли просить плотника, чтобы он их не строгал, не пилил, н
е рубил, не вбивал гвоздей и не швырял оземь. Делатель зла, плотник будущег
о доброго мира, Минька Рюмин их не жалел. Он из них строил свое, добротное. Б
удущее. Ах, как ясно вспоминается мне тот давний вечер, когда я вернулся в
Контору после обыска в разоренном доме в Сокольниках и шел по коридору с
ледственной части, застланному кровавоалой ковровой дорожкой, мимо бес
счетных дверей следственных кабинетов, и полыхали потолочные плафоны с
лепящим желтым светом, блестели надраенные латунные ручки, бесшумно сно
вали одинаковые плечистые парни, неотличимые, похожие на звездочки их но
вых погон, и уже царило возбуждение начала рабочего дня, ибо рабочий день
здесь начинался часов в десять-одиннадцать ночи, поскольку идею перевер
нутости всей жизни надо было довести до совершенства, и для этого пришло
сь переполюсовать время. Мы двигались во времени вспять. И ночь стала раб
очим днем, а день Ч безвидной ночью. Мы спали днем. Такая жизнь была. Мы так
жили. Миньки Рюмина, который увез с собой Лурье, в кабинете не было. Наверн
ое, он не хотел допрашивать старика сам, до моего приезда, и отправился к п
риятелям Ч поболтаться по соседним кабинетам. А профессора, чтобы собра
лся с мыслями, подготовился для серьезного разговора, посадил в бокс. Глу
хой стенной шкаф, полметра на полметра. Сесть нельзя, лечь нельзя. Можно то
лько стоять на подгибающихся от напряжения, страха и усталост ножонках.
И быстро терять представление о времени, месте и самом себе. И я отправилс
я по кабинетам разыскивать Миньку. Алая дорожка, двери, двери, двери Ч как
вагонные купе.
Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка!… Экспресс «ПРОКЛЯТОЕ ПРОШ
ЛОЕ Ч ГОРОД СОЛНЦА». Локомотивное плечо: Фаланстера Ч Утопия Ч Москва.
С вещами Ч на выход! Открыл дверь в первое же купе, спросил:
Ч Рюмин к вам не заглядывал?
Капитан Катя Шугайкина крикнула: Ч Заходи, Пашуня! Он где-то здесь шатае
тся, сейчас будет…
Катя любила, когда я к ней заходил. Любила говорить со мной, прижимать меня
вроде бы в шутку, угощать папиросами «Северная Пальмира», любила посове
товаться и всегда предлагала переночевать днем. Я ей нравился. Матерая я
дреная девка, с веселым нечистым, угреватым лицом, неутомимая в трахании
и пьянстве. Она разгуливала по кабинету, играя твердомясыми боками, внуш
ительно покачивая набивным шишом прически на затылке, и тыкала пальцем в
печального еврея с красными от недосыпа и слез глазами, тихо притуливше
гося в углу на табурете:
Ч Вона посмотри на него, Павел Егорович! Наглая морда! Еще и отказывается
! Ну и народ, ети вашу мать…
До сих пор помню его фамилию. Клубис. Его звали Рувим Янкелевич Клубис Ч п
о документам. В миру-то, конечно, Роман Яковлевич. Комкор второго ранга ин
женерно-авиационной службы Роман Яковлевич Клубис. Орденоносец и лауре
ат. Он до войны выдумал самолет. Не то бомбардировщик, не то штурмовик.
Был заместителем наркома авиационной промышленности. Считай, член прав
ительства. Бойкий, видать, был мужик. Судя по тому хотя бы, что когда в тридц
ать девятом стали загребать всех военных и к нему в кабинет ввалилась оп
ергруппа, он с полным самообладанием сказал им: я, дескать, готов, только м
ундир сыму, как-то неловко, чтоб вели меня по наркомату в полном генеральс
ком облачении. А оперативники, засранцы, лейтенанты, маленько сробели пе
ред генеральским шитьем, согласились. Клубис прошел в комнату отдыха за
кабинетом, а там была еще одна дверь, в коридор. Он туда и нырнул.
Пока наши всполохнулись, он спустился в лифте, вышел на улицу, сел в свой п
ерсональный «ЗИС» и приказал шоферу ехать на Казанский вокзал. Опера выс
кочили за ним Ч а его уж и след простыл. На вокзале отпустил машину и позв
онил из автомата домой: так, мол, и так, дорогая жена, вынужден временно скр
ыться, а ты, главное, не тужи и жди меня. Перешел через площадь, сел в поезд Б
елорусской ветки и укатил куда-то под Можайск, а там Ч еще глуше, за сто ве
рст. Тут пока что шухер невероятный! Начальник опергруппы Умрихин идет п
од суд, у Клубиса дома три месяца сидит засада, подслушивают телефон, изым
ают всю почту. Ни слуху ни духу. И неудивительно! Потому что остановился Кл
убис в деревне. где не то что телефона не видали, Ч туда еще электричеств
о не пропели. Пришел к председателю колхоза, докладывает, что он с Украины
, механик из колхоза, потому документов нема, а сам, мол, от голодухи спасае
тся, идет по миру, работу ищет. Само собой, этот Кулибин Рувим Янкелевич вс
е умеет Ч и слесарить, и кузнечить, и мотор трактору перебрать, и насос по
чинить. И непьющий к тому же. Зажил как у Христа за пазухой!
Только через год махнул в Москву, позвонил жене:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29