И это, наверное, правильно.
Мир маленький. Всего в нем мало.
Хорошо бы понять, где я нахожусь. На моей «Омеге» почему-то осталась одна
стрелка, уткнувшаяся между шестеркой и семеркой. Долго смотрел под фонар
ем на странный циферблат-инвалид, пока не появилась вторая стрелка. Она м
едленно, застенчиво выползала из-под первой. Сука. Они совокуплялись. Они
плодили секунды. Они это делали на моей руке, как насекомые.
Секунды, не успев родиться, быстро росли в минуты. Минуты круглились и опу
хали в часы. Те беременели днями. Свалявшись в рыхлый мятый ком, они повора
чивали в квадратном окошке календаря название месяца.

***

Но Истопник сказал вчера, что мне не увидеть следующего месяца. Разве так
ое может быть? Чушь собачья. Ведь этого же никак не может быть!
Ах, если б ты попался мне сейчас, противная свинская крыса! Как раз когда я
застукал на месте свои стрелки жизни. Я бы тебе яйца на уши бубенцами натя
нул! Дерьмо такое.
Но Истопника не было. Была плохо освещенная улица, заснеженная, состояща
я из одинаковых бело-серых с черным крапом домов. Они были безликие и пуга
юще неотличимые. Бело-серые с черным крапом, как тифозные вши.
И людей почти не видно. Где-то вдали, на другой стороне, торопливо сновали
серые озябшие тени, но я боялся им кричать, я не решался остановить их, что
бы они не исчезли, не рассыпались. Самый страшный сон Ч прерванный.
Но ведь сейчас я не спал! Я уже проснулся в никелированной кровати штукат
ура, я вырвался на улицу, и эти скользкие заснеженные тротуары были из яви
. Туфли тонули в снегу, я с тоской вспомнил о пропавших навсегда дворниках
-татарах. Давно, во времена Пахана, дворники в Москве почему-то были татар
ы, которые без всякой техники, одними скребками и метлами поддерживали н
а улицах чистоту. Но татары постепенно исчезли, оставив Москве снег, жидк
ую грязь и печальные последствия своего татаро-монгольского ига.
Честно говоря, сколько я ни раздумывал об этом, других последствий пресл
овутого ига, кроме безобразий на улицах да приятной скуластости наших ба
б, я обнаружить не мог.
О татарском иге вчера говорил Истопник.
Он вообще говорил свободно, хорошо. В его речах была завлекающая раскова
нность провокатора. Он сказал, что любит нашу идеологию за простоту раз д
ля преступности у нас нет корней, значит, она порождается буржуазным вли
янием и наследием татаро-монгольского ига. А то, что татары у нас уже пять
сот лет только дворниками служат, Ч не важно. А то, что только за попытку п
одвергнуться буржуазному влиянию путем знакомства с фирмовым иностран
цем сразу загремишь в КОНТОРУ, Ч и это не важно…

***

Я жил один на необитаемой заснеженной улице мертвого города из страшног
о сна. Улице не было конца Ч только где-то далеко мерцал на перекрестке с
ветофор-мигалка, желтым серным огнем слабо вспыхивал, манил, обещал, гасн
ул, снова манил. На плоских неживых фасадах домов слепо кровянели редкие
окна, воспаленные плафонами.
Нигде ни деревца. Новостройка. Заборы. Вздыбленные плиты, брошенные поло
манные соты огромных тюбингов, навал труб, космические чудища торчащих б
алок, устрашающе застывшие стрелы заиндевевших, укрытых снегом кранов и
экскаваторов. Ни деревца.
Летом Ч если лето сюда приходит Ч здесь должно быть страшнее.
Может бы быть я попал на Марс?
Ч Але, мужик, это место как называется? Ч закричал я навстречу скользящ
ей тени. Тень летела низко над землей в тяжелом сивушном облаке.
Ч Как-как! Известно как Ч Лианозово…
ЕЧ кэ-лэ-мэ-нэ! Как же это меня занесло сюда? Вот те и штукатур!
Впрочем, дело не в ней. Это все проклятый Истопник.
Это он гонит меня сейчас по ужасной улице, замерзшего, с тошнотой под самы
м горлом, в стыде и страхе, без галстука и без кальсон.
Как он вырос вчера за нашим столом, незаметно и прочно! Сначала я думал, чт
о он знакомый какой-то из наших баб. Я не обращал на него внимания, всерьез
его не принимал. Он был ничтожный. Такими бывают беспризорные собаки в да
чных по-селках. Трусливые и наглые.
Как он выглядел? Какое у него лицо? Не помню. Не могу вспомнить. Может, у него
не было лица? Истопник адской котельной, какое у тебя лицо?
Не помню.
Осталось только в памяти, что был он белобрысый, длинный, изгибистый и вес
ь сальный, как выдавленный из носа угорь. Он тихо сидел поначалу, извивалс
я на конце стола. Потом стал подавать реплики. Потом сказал: «А вы знаете э
тот старый анекдот?»
Почему даже истопники рассказывают только старые анекдоты? А бывают ане
кдоты когда-нибудь новыми? Свежими? Молодыми?
Наверное, у анекдотов судьба, как у мужчин: чтобы состояться, стать, остать
ся анекдотом, надо выжить. Анекдоту, как мужику, как коньяку, нужен срок, вы
держка.
Анекдоты никуда не бывают такими, как вчерашняя девочка Люсинда. Она сид
ела рядом, прижимаясь к моему плечу, Ч молодая, загорелая, сладкая, хруст
ящая, как вафельная трубочка с кремом.
Почему же ты, болван, не поехал ночевать к Люсинде?
Почему не лег спать с нею? От ее кожи струятся легкие волны сухого жара. Он
а покусывает меня за плечи, за грудь Ч коротко, жадно, жарко, как ласка.
Проклятый Истопник увел. Втерся за стол, как опытный стукач из КОНТОРЫ.
Как агент мирового сионизма Ч незаметно, неотвратимо, навсегда. Потом р
азозлил, разволновал, навел на скандал, напоил водкой, виски, шампанским и
пивом вперемешку, куда-то незаметно увел Люсинду, всех собутыльников со
гнал прочь и приволок в Лианозово Ч к одноглазому штукатуру, в блевотин
у, душную вонь комнатенки, безнадежность «Кармен», прелой кожи, копеечно
го мыла и селедки, в тяжелую давиловку раскаленных ляжек, на жуткое, казал
ось, навсегда забытое успение Великого Пахана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29