Пусть натруженные руки
хоть маленько отдохнут. Или хотя бы поменяться местами.
Нельзя. Мы Ч особы особоприближенные. Мы Ч вместо маршалов, которым сей
час не до этого. Да и много бы они тут надержали, серуны.
Почему ты, Пахан Великий, такой тяжелый? Откуда в тебе эта страшная, непоме
рная тяжесть?
Сверху бежит тот, что поднимался пешком, кричит со второго этажа задушен
ным шепотом: «Предохранитель! Вставку выбило!»
Ч Пошли Ч говорю я особе слева и начинаю заворачивать носилки на лестн
ицу. Окликнул старшего из топтунов, приказал держать мою ручку от носило
к, рыкнул грозно:
«Помни, что доверили!» Ч а сам пошел перед ними, вроде под ноги им смотрет
ь на лестнице, упаси Господь, не растянулись чтобы.
Вместе с прахом. Это не прах. Это свинец.
Не уставший, гордый, семье вечером расскажет, ладони будет показывать:
«Вот этими самыми руками…» Ч попер топтун вверх, как трактор, а я шел пере
д ним, командовал строго, негромко, озабоченно: налево Ч налево, стой, ног
и заноси, теперь аккуратно, здесь высокая ступенька, теперь направо…
На третьем этаже Ч секционный зал, плеснувший в лицо ярким светом и смра
дом.
Здесь было много врачей: те, которых я видел на Даче. Около спаленки почивш
его Пахана, и какие-то другие Ч не в обычных врачебных халатах, а в белых д
ворницких фартуках, надетых прямо на белье с высоко засученными рукавам
и. Они вели себя как хозяева, Ч строго опрашивали тех, кто вернулся с Дачи,
важно мотали головами, коротко переговаривались, и все время между ними
витали какие-то значительные словечки: бальзамирование… консервант… п
аллиативная сохранность… эрозия тканей…
Молодцы! Пирамида у нас маленькая, а Хеопс Ч большо-о-ой!
Мы переложили Пахана с носилок на длинный мраморный стол, залитый слепящ
им молочным светом, и рыжий потрошитель, похожий на базарного мясника, ко
ротко скомандовал: «Вы все свободны!».
Но я решил остаться.
Я и сам не знаю, что я хотел увидеть, в чем убедиться.
Понять, загадать, предсказать.
Просто мне надо было увидеть своими глазами.

***

И тайный распорядитель моих поступков кричал во мне: НЕЛЬЗЯ! УХОДИ! Моя ск
рытая сущность, моя истинная природа, альтер эго подполковника МГБ Хватк
ина, пыталась уберечь меня от какого-то ужасного разочарования, или боль
шой опасности, или страшного открытия.
Но я не подчинился.
Взял за плечи своих спутников Ч особо приближенных, а старшему топтуну
и повторять не надо, они дисциплинированные Ч и повел их к выходу и, закры
вая за ними дверь, шепнул:
Ч Сюда никого не пускать, я побуду здесь.
Скинули простыни с тела. Рыжий потрошитель посмотрел на желтоватого ста
рика, валяющегося на сером камне секционного стола, взял широкий, зло поб
лескивающий нож, но воткнуть не решался. У него дрожали руки. Он обернулся
, увидел меня, уже открыл рот, чтобы вышибить из секционной, Ч я знал, что е
му надо на кого-нибудь заорать, чтобы собраться с духом.
Я опередил его, сказавши почти ласково, успокаивающе:
Ч Не волнуйтесь, можете начинать!
Он зло дернул плечами, бормотнул сквозь зубы Ч черт знает что! Ч решил, в
идимо, что я приставлен его стеречь, махнул разъяренно рукой и вонзил сво
й нож Пахану под горло.
Господи, Боже ты мой, все благий!
Увидел бы кто из миллионов людей, мечтавших о таком мгновении, когда вспо
рют ножом горло Великому Пахану:
Ч как жалко дернулась эта рыже-серая будто в густой перхоти, голова;
Ч услышали бы они. Как глухо стукнул в мертвецкой тишине затылок о камен
ь!
Исполнение мечтаний Ч всегда чепуха. Они мечтали увидеть нож в горле у В
сеобщего Папаши, толстую дымящуюся струю живой крови. А воткнули нож дох
лому старику, и вместо крови засочилась темной струйкой густая сукровиц
а.

***

От ямки под горлом до лобка нож прочертил черную борозду, и кожа расступа
лась с негромким треском, как ватманский лист. В разрез потрошитель засу
нул руки, будто влез под исподнюю рубашку и под ней лапал Пахана, сдирая с
него этот последний ненужный покров.
И от этих рывков с трудом слезающей шкуры голова Пахана елозила и мотала
сь по гладкому мрамору стола, и подпрыгивали, жили и грозились его руки. Шл
епали по камню белые ладони с жирными короткими страшными пальцами.
ИзЧ под полуприкрытых век виднелись желтые зрачки. Мне казалось, что он
еще видит нас всех своими тигриными глазами, не знающими смеха и милости.
Он следил за своим потрошением. Он запоминал всех.

***

Большой горбатый нос в дырах щербатин. Вот уж у кого черти на лице горох мо
лотили!
Толстые жесткие усы навалились на запавший рот.
Пегие густые волосы. Когда-то рыжие, потемнели к старости, потом засолили
сь сединой, а теперь намокли от сукровицы.
Бальзам потомкам сохранит
Останки бренной плоти…
С хрустом ломали щипцы грудные кости. Потрошитель вынул грудину целиком,
Ч пугающий красный треугольный веер. Кому не жарко на дьявольской сков
ороде?
А в проеме Ч сердце, тугой плотный ком, изрубленный шрамом. Люди взывали к
нему десятилетиями. К мышце, заизвесткованной склерозом.
О, какое было сердитое сердце! Оно знало одно сердоболие Ч инфаркт.
И все время косился я на его половой мочеиспускательный детородный член
, и было мне отчего-то досадно, что он у него маленький, сморщенный, фиолето
вый, как засохший финик. Глупость какая Ч все-таки отец народов!
А в остальном Ч все, как у всех людей.

***

Анатомы резали Пахана, пилили и строгали его, выворачивали на стол пронз
ительно-синие, в белых пленках кишки, багровый булыжник печени, скользил
и по мрамору чудовищные фасолины почек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29