«Слушай, Хваткин», «Хваткин, давай не будем!», «Хваткин, этот номер не прол
езет…» Может быть, я бы и купился на такую туфту, может, заставил бы себя по
верить в эту несуществующую простоту отношений, кабы она носила фамилию
Хваткина, а не маманькину Ч Лурье. И это в наше-то время! Когда каждый евре
й мечтает спрятаться хотя бы за утлую ширмочку фамилии Ч русской, армян
ской, татарской, пусть даже китайской, лишь бы не еврейской! Я внимательно
наблюдал за Майкой, когда в неожиданных ситуациях ей случалось произнос
ить слово «папа». Оно сводило ей скулы, мучительно растягивало пухлые гу
бы, словно девчонка жевала лягушку. Всякого другого человека я бы прогна
л с глаз долой, проклял, разомкнул на части. Всех, кроме Майки. Потому что жи
знь сыграла со мной злую шутку. В ней нет ни одной моей жилки, ни одной моей
косточки. Она стопроцентная репродукция, полное воспроизведение, новое
воплощение своей маманьки Ч первой моей жены Риммы Лурье. И поскольку н
а небесах или где-то там еще, в космических сферах, все уже расписано и пре
дрешено заранее, то, видно, там и было постановлено: чтобы я их любил, а они м
еня ненавидели. А я их, сук. за это мучил. Ванна и виски с двух сторон прогрев
али мой иззябший организм, но ощущение озноба в душе не проходило.
Совершенно пустая голова, ни одной толковой мыслишки. Почему-то подумал,
что с будущим зятем и поговорить толком затруднительно. Я ведь профессор
советский, заграничным языкам не обучен. Я знаю только латынь. Какой-то м
олодец придумал специально для таких интеллигентов, как я: открываешь сл
оварь иностранных слов, а в конце его коротенько собрано все лучшее, что п
ридумали на этом мертвом языке цезарей и фармацевтов. С транскрипцией ру
сскими буквами. Полоща свою грешную плоть в ванне, я и начал вспоминать «А
В OVO» Ч «от яйца», с самого начала… С осени. С осени сорок девятого года. Мос
ква. Сокольники. Второй Полевой переулок, дом восемь. Влажно блестящая се
рая брусчатка мостовой. Еще зеленые, но уже уставшие от пыли лопухи. Сирен
евая сырость вечернего воздуха. Дымчато-красный сполох догорающего зак
ата. Тяжелые сочно-желтые мазки медленно вянущих золотых шаров в палиса
дниках перед маленькими, негородскими домами. Журчащий звон водяной стр
уи из уличной колонки. Чугунная калиточка в невысоком заборе. И мягкий ра
зноцветный свет из витража над входной дверью. И где-то совсем неподалек
у надрывается в открытую форточку патефон: "Выйду к морю, выйду к морю я по
д вечер, Там одну красотку встречу…
Тиритомба, тиритомба, тиритомба песню пой!"
Это, Майка, дом твоего деда, профессора Льва Семеновича Лурье. Ты никогда н
е видела своего деда, он умер до твоего рождения. И дома того в помине не ос
талось, там весь квартал, весь переулок, весь район снесли Ч и воздвигли г
ромадные нежилые многоквартирные дома, как в Лианозове.
Перед тем как войти впервые в этот дом, я задержался в саду. На старой дупл
истой яблоне еще висели маленькие краснобокие яблочки. Я сорвал одно, на
дкусил его, вкуса оно было необыкновенного. Уже перезревшее, сладкое, чут
ь вялое, очень холодное, пахнувшее землей и зимой. С тонкой горчинкой креп
ких косточек. До сих пор помню вкус этих яблочных косточек. И как за-хлебы
вался сипящей страстью патефон:
«…там одну красотку встречу, С золотистыми роскошными кудрями, С легким
смехом на устах. Тиритомба,тиритомба, тиритомба песню пой!»
А потом позвонил в дверь. Я пришел сажать твоего деда. Он был врач-вредите
ль и шпион. Его надлежало арестовать.
Ах, девочка моя дорогая, ты сейчас потому такая смелая и со мной такая нагл
ая, что ничегошеньки не знаешь про те времена. Ты о них читала в редких кни
жках, дружки-грамотеи тебе об этом шепчут, чужие радиоголоса поминают, ма
манька твоя поведала душевно. Но это все не то. Кто не пережил сам, кто не ис
пытал животного, палящего ужаса от своей беззащитности, полной обреченн
ости, совершенной подвластности громадной жестокой воле, тот этого поня
ть не может. Каждый день, каждую ночь тогдашние жители ждали обыска и арес
та. Даже пытались построить систему кары Ч старались угадать, за что бер
ут сейчас. По профессии? По нации? По очередной кампании? По происхождению
? По заграничному родству? По алфавиту? Где берут? На работе?
Дома? На курорте? На трамвайной остановке? Только в столице? Или в провинци
и тоже? Когда берут? На рассвете? Ночью? Перед ужином? Посреди рабочего дня,
вызвав на минутку из кабинета? И, конечно, никакой системы не получалось, п
отому что они сами не хотели поверить в то, что брали везде, всегда, за все, н
и за что. Сумей они заставить себя понять это Ч оставался бы маленький ша
нс на спасение. Или на достойную смерть. Но они не могли. И поэтому, ожидая г
одами, они никогда не были готовы, и громом гремели разящие наповал слова:
«Вы арестованы…» Дед Лурье сидел за столом, с которого еще не успели снят
ь остатки ужина. Настоящая профессорская столовая, с черной Шмитовской м
ебелью, тяжелой бронзовой люстрой. Плюшевые коричневые шторы с блестящи
м сутажом, мерцание серебра, матовый отблеск старых гравюр на стенах. Дед
был человек зажиточный, лучший уролог Москвы, консультант Кремлевки. Он
сидел неподвижно за столом, красивый седой еврей, сжимая изо всех сил кис
ти рук, чтобы унять дрожь. Удалось ему сохранить приличный вид, но по тому,
как жалко тряслась, истерически билась на его гладкой шее тонкая жила, чу
вствовалось охватившее его отчаяние. И в этой немоте смертельной тишины
надрывно-весело, издевательски горланил с улицы патефон Ч «Тиритомба,
тиритомба…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29