неземной холод был повсюду, он проник сквозь кожу и добрался до костей, делая их ломкими и ненужными. Голова распухала, не вмещаясь в ограниченное пространство бытия; Иван почти перестал быть самим собой… и все прекратилось. Ударило в глаза ослепительно жестокое солнце. С хрипом втянув воздух в обескровленные легкие, Иван пошатнулся и рухнул наземь, загремев всей своей обильной амуницией. Ледяной ужас мгновенно превратился в пот и потек ручьями по лицу. Мир стал твердым, хаос звуков ворвался в уши, и первое, что различил Иван в этом хаосе, – резкий птичий крик и протяжный вой волка. А еще он увидал злющие глаза профессора фон Кугельсдорфа или какого-то его близнеца, который тянулся к его горлу огромной коричневой рукой с узловатыми многосуставчатыми пальцами…
Кто-то потряс его за плечо. Иван дернул головой, открыл глаза и с трудом поднялся на ноги. Никакого профессора рядом не оказалось, а были только горы изуродованных трупов и немцы, которые вызывали сейчас почему-то умиление и раздражение одновременно.
– Что с вами, Курт? – спросил Кляйн. Оказалось, что это именно он поддерживал Ивана, не давая ему упасть. Оберштурмбаннфюрер был бледен и говорил сквозь стиснутые зубы. – Вы ранены?..
– Да нет, – проговорил Иван, силясь улыбнуться. – Что-то мне нехорошо стало… От жары, наверное.
– Как-то вы… странно выглядите, – с некоторым сомнением сказал Кляйн и поморщился – видимо, от боли. – Мне даже показалось, что вы стали… прозрачным, что ли. Действительно, жара, черт бы ее побрал, – добавил он и дернул здоровым плечом.
– Ерунда, – сказал Иван, отстраняя его. – Пройдет.
На самом же деле это была вовсе не ерунда, и он чувствовал всем своим существом, что непонятная сила, сродни тем, какие только что столкнулись в битве, готовой преобразить окружающее и изменить напрочь существующий мировой порядок, страшная, немыслимая сила играла им и в скором времени возвратится снова, чтобы смять, подчинить, уволочь куда-то с непонятной пока что целью… Ступни у него опять захолодило. Македонская армия вступала в Вавилон. После Гавгамел Александру не удалось настичь Дария.
Персидский царь бросил остатки своих войск на произвол судьбы и с небольшим количеством телохранителей убежал на северо-восток страны, в горы, отдав страну под власть пришельцев с Запада.
Александр не решился преследовать Дария среди труднодоступных горных троп и пошел на юг – к Вавилону, Сузам и Персеполю, лишь ненадолго задержавшись в Арбелах, чтобы кое-как привести в порядок свою армию.
На поле сражения остались гнить десятки тысяч изуродованных трупов. Страшное зловоние распространилось вокруг: казалось, само небо потемнело до тошноты, и лишь стаи стервятников чувствовали себя своими на этом празднике жизни…
Азия лежала у ног божественного полководца. Всем было совершенно очевидно, что не осталось больше силы, которая могла бы помешать дойти македонянам до края Ойкумены. Устрашенные жестокостью, с которой каралось любое неповиновение новым властям, и не очень-то любящие прежнее начальство местные жители встречали грозного воителя с радостной покорностью.
Все хорошо помнили об участи Тира и Газы, где просвещенные носители эллинизма утопили в крови всех, кто пытался выступить против Александра: в этих городах было вырезано все население от мала до велика, вырезано жестоко и хладнокровно – так, чтобы надолго запомнили.
А вот покорившихся македоняне особо не обижали, в большинстве случаев сохранив местную администрацию, лишь обязав ей исправно платить налоги и предоставив полное право грабить свой народ, как и прежде. Все согласились и очень этим были довольны – Восток, как известно, дело тонкое…
Армия входила в главные ворота города. Македонские ветераны, много повидавшие на своем веку, были поражены открывшимся их глазам величественным зрелищем. Вавилон превосходил всяческое воображение. Чудовищные, высотою в двадцать и толщиною в десять метров стены опоясывали огромный город: цитадель, сложенная из циклопических глыб, была еще выше.
Словно из сказок перенесенные висячие сады спускались будто откуда-то с небес на чистые мощеные мостовые, нежной зеленью, неведомо как существующей при такой жаре, подчеркивая безмолвное величие дворцов и храмов, украшенных невероятной красоты изразцами и изваяниями.
Могучий Евфрат тоже был закован в камень, и набережные были великолепны. Широкие улицы переполнились народом, восторженно приветствующим победителей. Нарядные, сытые и довольные горожане, и кругом – дворцы, храмы и статуи, статуи, статуи… Крылатые быки с огромными вьющимися бородами, львы с человеческими лицами, повергающие в ужас великолепные драконы – всюду камень и золото, золото и камень. Похоже было, что город жил своей, нечеловеческой жизнью: людям здесь просто нечего было делать – среди величия и роскоши безразличных богов, вечных, а потому не беспокоящихся о бренности, времени и тщете. Когда войска еще только подходили к Вавилону, Иван почувствовал налетающее беспокойство.
Что-то недоброе ощущалось уже издалека: словно мутная пелена окутала стены и повисла над городом, запустив щупальца в каждый дом, в каждую душу. За внешней красотой, блеском и показным величием скрывалось нечто нехорошее, и это нехорошее было готово к действию.
Ивану вдруг показалось, что весь город – только декорация, картон и папье-маше, а люди на улицах – мертвецы, скалящие зубы в холодной улыбке голых черепов, убитые дважды и трижды, но настойчиво возвращаемые из могил чьей-то злой волей – пусть на время, пусть в обмен на кого-то другого, кому тоже суждено еще не раз вернуться, пока его не избавят от этой постылой обязанности…
Гул голосов стал тише.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94