Дудки, подумал Иван, злобно глянув на фон Кугельсдорфа. Опоили небось гады меня чем-то… ну ничего! Спецназ просто так не сдается… Я вам устрою доставку этого самого талисмана по назначению!..
Он улыбнулся и расправил плечи, с радостью осознав себя солдатом великой армии. Мы еще повоюем, подумал он с бешеным весельем и посмотрел на немцев. Им, казалось, не было до него никакого дела. Иван открыл было рот, чтобы заговорить с профессором, но тут появилась сама хозяйка.
– Я приготовила вам ночлег, – сказала она, глядя на Ивана и улыбаясь. – Комнаты наверху…
– Мы пробудем у вас шесть дней, – сказал профессор и дернул щекой. – Деньги заплатим сейчас…
С этими словами он высыпал из кошеля горсть серебряных монет.
Брови хозяйки поползли вверх.
– Вы и вправду богаты, чужеземцы, – весело сказала она. – Не беспокойтесь, за свои деньги вы получите все, что пожелаете…
Прошел один день, потом другой, потом – третий… Они почти не выходили в город.
Только один раз Иван, профессор и Кляйн поднялись на стену, чтобы посмотреть на войско, осадившее Иерихон. Настроение горожан менялось.
Сначала в их сердца вселился страх при виде многочисленного войска, потом же, увидав, что противник медлит, осажденные приободрились. Недоумение у них вызвала странная процессия, изо дня в День ходившая по периметру стены и оглашавшая все вокруг пронзительным звуком труб, но потом это недоумение прошло, уступив место насмешкам.
А звуки труб тем временем становились все настойчивее и настойчивее, проникая сквозь стены в самый город, наполняя дрожью дома, заставляя трепетать деревья и разгоняя птиц с помоек, принося тревогу и неуверенность, помрачая разум…
Иван и немцы стояли на стене, глядя вниз – туда, где раскинулись шатры осаждающих, где в лучах яркого солнца остро блестели наконечники копий и медные бляхи на щитах воинов грозной армии; воины стояли, опаляемые полуденным светилом, стояли молча, неподвижно и уверенно.
– Идут, – негромко сказал Кляйн.
Показалась процессия, обходившая город. Звуки труб стали нестерпимыми для уха, проникли в мозг, в сердце, в желудок. Иван почувствовал, как волосы на его голове зашевелились.
– Смотрите, – неожиданно сказал профессор, указывая куда-то рукой. – Вот он, Иисус Навин!..
Иван поглядел туда, куда указывал профессор. Впереди процессии шли вооруженные люди, за ними – семеро в ярких одеждах, очевидно, священники: они-то и трубили в трубы.
– Да где же? – недовольно спросил Кляйн.
– Вот, вот, – быстро заговорил фон Кугельсдорф – трубачи… видите – ковчег завета!.. А за ним, сразу за ним…
Иван всмотрелся. Шел человек, высокий, пожилой, с горделивой осанкой. Ветер развевал его длинные белые волосы, трепал полы одежды.
– Солнце отдыхало, угнездившись на мече его, – пробормотал профессор.
Он умолк и провел рукой по волосам.
Иван удивился: раньше он не замечал у Кугельсдорфа такого жеста.
– Да, – продолжал профессор, – это он… Когда Моисей вывел евреев из Египта, то был уже не в силах вести их дальше, и призвал он тогда Иисуса, и возложил Моисей на него руки свои, и преисполнился Иисус духа премудрости, и повиновались ему сыны Израилевы, и делали так, как повелел Господь Моисею…
– Евреи, – с досадой сказал Кляйн, – опять эти евреи.
Профессор улыбнулся и умолк. Иван глянул на обоих с интересом.
– Пойдемте, – после паузы сказал Кляйн. – Нас ждут.
– Завтра – седьмой день, – тихо, как бы про себя, сказал профессор. – Иерихон будет взят и разрушен…
Оберштурмбаннфюрер сильно поморщился, но промолчал.
В этот вечер жители города были как-то по-особому, нездорово веселы. Кругом было шумно; тут и там раздавались хмельные песни, хохот, громкие крики. Весь город был ярко освещен: факелы горели повсюду, и в их колеблющемся свете мелькали неверные изломанные тени. Казалось, люди напоказ выставляли небрежение опасностью, темнотой и страхом. Единственные, кто не стеснялся бояться, были животные. Собаки, которые все последние дни выли, не переставая, вдруг умолкли и затаились; напротив, домашняя скотина впала в буйство. Коровы мычали без перерыва, жалобно и страстно; овцы беспокойно блеяли, волнуясь в своих загонах; ослы орали дурными голосами, словно хотели сами себе разорвать легкие… А птиц уже давно не было в городе… А люди веселились.
Дом Рахав был полон народу, и никто не хотел уходить, будто понимая, что только здесь можно было спастись… Немцы стали расходиться по своим комнатам. Профессор предупредил всех, что проснуться придется очень рано. Иван уже встал из-за стола, собираясь подняться наверх, как вдруг почувствовал чью-то легкую руку на своем плече. Он обернулся и увидел Рахав. Она смотрела на него снизу вверх, лихорадочно блестя глазами, улыбающиеся губы ее слегка дрожали. Ни слова не говоря, она потянула его куда-то за собой. Иван невольно оглянулся: среди общей суеты, шума и гама никто не обратил на него внимания. Более не раздумывая, он последовал за женщиной. В полном молчании они прошли по узкому коридору.
Рахав толкнула дверь, и они очутились в маленькой комнатке с низким потолком, где были только стол и кровать. На столе горел тусклый светильник. Рахав стремительно повернулась к Ивану и, как в смертной муке, закрыв глаза, обвила его шею своими руками, прижалась к нему всем своим легким телом. Горячечно зашептали жаркие губы…
– Мой, только мой… ты избран… я ждала тебя, я всегда ждала только тебя, чужеземец, человек ниоткуда.., ты уйдешь, я знаю, но останешься моим, ты будешь всегда жить во мне…
Голова у Ивана закружилась. Огонек тусклой лампадки стал ярким, как свет близкой звезды, он усилился и превратился в обжигающий пламень тысячи солнц;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94