– Если бы я был Жюлем Верном…
– То я, будучи Барнаво, непременно отправил бы тебя в Америку, мой друг! Пойми наконец, что меня интересует не столько сама Америка, сколько путь до нее. Мне очень нужно побывать пассажиром на большом океанском пароходе, – ведь я в будущем отправлю моих героев во все концы земли, Барнаво! Мне очень нужно испытать качку, бурю и, может быть, кораблекрушение. Я должен…
– Вы погибнете, Жюль Верн! – угрожающе проговорил Барнаво, театрально поднимая левую руку икулаком правой ударяя по краю стола. – Что тогда останется делать мне? Какой другой великий человек возьмет меня на службу в качестве литературного секретаря?
Жюль Верн медленно опустился в кресло. Глядя прямо в глаза своему старому другу, он совершенно серьезно, ни разу не улыбнувшись, проговорил:
– Я не могу погибнуть, Барнаво! Этого не случится! Даже и в том случае, если в водах Атлантики утонут все пассажиры корабля. Я останусь в живых. Не для гибели я так долго терпел нужду, лишения, так долго ждал своего времени, с таким терпением вынашивал замыслы моих романов! Сперва я напишу их, потом – как угодно. Мне необходимо прожить еще тридцать лет, не меньше. Этого мне хватит вполне. Тридцать лет, Барнаво!
– Теперь я знаю, что должен делать литературный секретарь, – сказал Барнаво. – Наверное, в свое время трудно было и месье Эккерману подле знаменитого месье Гете. Трудно только первые две-три недели, конечно. Потом он догадался, купил толстую тетрадь и поблагодарил господа бога и своих родителей за то, что они научили его грамоте.
– Скорей выползай из предисловия и приступай к делу, – рассмеялся Жюль Верн. – Что намерен делать ты, Барнаво, со своей толстой тетрадью?
– Я намерен записать ваши слова, дорогой Жюль Верн, относительно тех сорока лет, которые…
– Я сказал – тридцать, а не сорок, – поправил Жюль Верн.
– Тридцать – это подлинные ваши слова, – сказал Барнаво. – Сорок – это документ. Кому будут верить, когда вы умрете? Документу, конечно! Поезжайте, мой дорогой мальчик, в Америку и живите еще полвека!
Глава двадцать первая
Неподалеку от Ниагарского водопада
Двадцать седьмого марта 1867 года большой океанский пароход «Грейт-Истерн» покинул английский берег и взял курс на Нью-Йорк. В журнале стюарда записаны были, среди прочих пассажиров, обитатели каюты № 382: «Жюль Верн – писатель, и Поль Верн – офицер французского флота»
– Наконец-то, Жюль, ты решился побывать в Америке, – сказал Поль брату, – Увидишь эту удивительную страну и напишешь роман о ней.
– Ровно двадцать пять лет назад в Америке был Диккенс, – медлительно проговорил Жюль Верн и, взяв брата под руку, повел его на верхнюю палубу. Океан недружелюбно шумел, волны, подобно гигантским животным, наскакивали на корабль. – Диккенс был в Америке, – продолжал Жюль Верн, – и, возвратившись на родину, написал книгу об этой стране. Ты читал ее, мой дорогой?
– Читал. Диккенсу не понравилась Америка. Но ведь он был там двадцать пять лет назад!
– Посмотрим, – сухо отозвался Жюль Верн. – А теперь взглянем в нашу записную книжку, добавим, чего еще в ней не хватает. Машинное отделение есть, пароходная прислуга записана вся. Говори, Поль, – что ты знаешь о нашем плавучем доме?
– «Грейт-Истерн» в прошлом году много потрудился по прокладке огромного трансатлантического кабеля, – ответил Поль. – Записал? Дальше. Длина корабля – двести метров. Мощность паровой машины – одиннадцать тысяч лошадиных сил. Скорость – тринадцать узлов в час. Шесть мачт и пять труб. Постройка корабля обошлась в семьсот пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Восемьсот кают, две тысячи сто коек. Да, еще, – концертный зал на пятьсот человек. И – это уже для твоего литературного секретаря – имеется салон мадам Дюбуа, известной гадалки, предсказывающей будущее и иногда правильно угадывающей прошлое своих клиентов.
– Соврем Барнаво что-нибудь на этот счет, – рассмеялся Жюль Верн. – Скажем, что мадам Дюбуа предсказала мне долгую жизнь, а тебе звание адмирала.
– Ты желаешь мне дожить до глубокой старости, Жюль, – сказал Поль, – спасибо, желаю и тебе того же, капитан французской литературы!
Жюль Верн опустил голову и, нахмурившись, ответил:
– Место капитана французской литературы вакантно с того дня, как умер великий Бальзак. Не делай из голубя орла, Поль. Я знаю мое место, и оно достаточно почетно. Я – прикомандированный от науки, не больше, но и не меньше. Продолжай о нашем «Грейт-Истерн».
Поль обвел взглядом горизонт, покосился на небо, недовольно покачал головой.
– Ночью будет буря, – сказал он. – Ветер меняет направление. Послушаем американскую музыку, Жюль.
Под грохот медных тарелок, горластых труб и большого барабана на палубе плясали пассажиры первого и второго классов. Длинноногие англичане и их миссис выделывали уморительные антраша. Со стороны можно было подумать, что пляшущие пассажиры забивают ногами гвозди в палубу, а левой рукой вертят кофейную мельницу. Океан недовольно ворчал.
На нижней палубе, куда спустились братья, играли на гармониках и пели на итальянском, немецком, английском языках. Слепой старик исполнял на скрипке неаполитанскую серенаду. В шляпе, что лежала подле слепого, одиноко поблескивала монета.
Ночью океан всерьез принялся за «Грейт-Истерн»: он укладывал корабль на левый борт, потом поднимал на волну высотою в тридцать метров, с улюлюканьем и свистом опускал в бездну. Сверкали молнии – ветвистые, зигзагообразные, похожие на золотистый фейерверк, и Жюлю Верну казалось, что вот такую молнию он уже видел однажды в Историческом театре папаши Дюма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112