– Она не про таких м... как ты.
Мне самому было непонятно, зачем я его провоцирую. Может быть, в тот момент самому хотелось подраться или подсознательно понимал, что если сейчас с ним не разберусь, потом от него может быть много проблем. От оскорбительного эпитета целовальник взвился и выхватил из ножен паршивую сабельку. Однако я вызова не принял, пустил коленями донца, и приученная к сечам боевая казацкая лошадь бросилась вперед, грудью ударила в бок тонконого жеребца противника. Все произошло так быстро, что целовальник, не успев хоть как-то среагировать, оказался на земле со сломанной ногой, да еще придавленный упавшей лошадью. От боли и неожиданности он громко вскрикнул, инстинктивно попытался высвободить поврежденную ногу и отползти.
Я свесился с седла и провел концом кинжала по его горлу так, что он резко откинувшись, гулко стукнулся затылком о мостовую. Теперь Никита испугался по-настоящему. Наверное, ощутил, как ему, беспомощному, перерезают глотку. Я заглянул в его стылые глаза, повел перед ними острием и тихим голосом предупредил:
– Если я тебя еще когда-нибудь не то, что встречу, просто увижу, – зарежу! Запомни!
После чего вернулся в нормальное положение и, объехав застывшего на земле человека и пытающуюся подняться лошадь, последовал своей дорогой. Вдогонку угроз не последовало, только обижено заржал жеребец.
Когда постоянно сталкиваешься с опасностями, инстинкт самосохранения постепенно притупляется. То, что в обычном мирном состоянии превратилось бы в неординарное событие, которое еще долго волновало воображение, теперь мной воспринималось, как короткий эпизод, не задерживающийся в памяти. Да целовальник и не стоил того, чтобы о нем помнить вечно. Он был обычным наглецом, неправильно позиционирующим себя во вселенной. Сколько еще таких самодовольных ничтожеств родит наша земля!
Я не спеша ехал по условной мостовой исторического центра столицы. Слово «мостовая» происходит от действия «мостить», то есть чем-то выкладывать дорогу, превращать ее в мост. Увы, до такой роскоши Москва еще не дошла. Если в Кремле кое-где уже встречались деревянные мостки и тротуары, то в самом городе все оставалось по-сельски просто. Впрочем, это, кажется, никого особенно не напрягало.
Моя лошадь мягко ступала по разбитой, пыльной улице, а я размышлял, как с пользой употребить время до вечера. Возвращаться в Кремль и торчать без дела в царских сенях мне не хотелось категорически. Сидеть в кабаке и трескать подпольную водку было скучно, а других развлечений, кроме бани и церкви, пока в заводе не было. Обычная лихорадочная утренняя активность горожан после обеда спадала до сонной одури. На улицах почти не встречалось прохожих, народ предавался послеобеденной сиесте. Вскоре дорога и лошадь привели меня на Сенную площадь, где еще хоть как-то теплилась жизнь.
Будущая Лубянская площадь была заставлена возами сена, телегами с овсом, здесь же лошадиные барышники торговали своим живым товаром. День был будний, так что продавцов было больше, чем покупателей. Они толпились кучками, с надеждой встречая каждого нового человека. Мне было бы интересно послушать их разговоры, чтобы лучше представлять народные настроения, однако незаметно втереться в такую компанию нереально. Горожане еще помнили Борисовых соглядатаев, знали, куда может привести длинный язык, и с незнакомыми людьми не откровенничали.
Я огляделся, по-прежнему пребывая в сомнении, куда ехать дальше. Вокруг площади, как это обычно бывает в местах скопления людей, располагались злачные заведения. В настоящих московских кабаках я еще не бывал и решился зайти полюбопытствовать, как в них растлеваются наши предки. Все окрестные заведения были примерно одного класса, так что выбирать оказалось особенно не из чего, потому я остановился у ближайшего. Кабак был новый, свежесрубленный. Возле входа гостей встречал «швейцар», мужик в красной рубахе и низкой войлочной шапке. Он указал место на коновязи, куда привязать лошадь, и любезно распахнул передо мной низкую, широкую дверь.
Я вошел. В кабаке оказалось неожиданно много посетителей. Воняло сивухой и стоял гул голосов. Между столами деловито сновали половые. Свободных мест было немного, и я выбрал стол, не очень заваленный объедками. За ним два человека, не скрываясь, играли в зернь. Эта игра считалась предосудительной: в наказах воеводам предписывалось наказывать занимающихся ею. Зернью назывались небольшие косточки с белой и черной сторонами, служившие предметом игры. Эта азартная игра была особенно распространена в XVI и XVII веках. Выигрыш определялся тем, какой стороною упадут брошенные косточки. Были такие искусники, у которых они падали той стороною, какой им хотелось.
Короче говоря, это был один из видов тогдашнего лохотрона.
Игра шла вяло. Ведущий лениво бросал кости, проигрывал и с тяжкими вздохами отсчитывал партнеру медные московки.
– Ну, получи, видать, опять твое счастье, – каждый раз объявлял он, старательно не глядя в мою сторону.
Везунчик, напротив, задорно мне подмигивал, предлагая вместе насладиться своим счастьем. Шел немудрящий процесс втягивания лоха в игру.
– Вот везет, так везет! – очередной раз выиграв, воскликнул он и от щедрой души предложил: – Хочешь попробовать?
Я отрицательно покачал головой и подозвал полового.
То, что в зернь играли открыто, говорило о падении авторитета власти. В преддверии больших политических перемен каждый начинал делать, что ему вздумается.
– Чего изволите? – спросил засаленный половой, наконец обратив на меня внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95