Как только мы вошли, несколько служанок, занятых домашним делами, с низкими поклонами, гуськом, покинули комнату. Мы остались втроем. Царица спустила босые ноги с полатей и села, удивленно глядя на меня.
– Матушка, – обратилась к ней Ксения, – этот человек говорит, что он лекарь. Пусть попробует полечить тебя от головы.
Пока она говорила, я с интересом рассматривал Марию Григорьевну. Царице было чуть больше сорока, что по этим временам было почтенным возрастом. У нее оказалось простое, довольно полное круглое лицо и небольшие глаза, в которых пряталась тревога. Во всяком случае, на меня она смотрела почти с испугом.
– Подойди сюда, милый, – позвала меня царица и сделала приглашающий жест рукой.
Я подошел к полатям и низко, коснувшись пальцами пола, поклонился.
– Ты правда умеешь лечить?
– Правда, государыня, умею.
– Учился где или от Господа?
– И учился, и от Бога. Позволь посмотреть, чем ты больна.
– Гляди, не жалко, – бледно улыбнулась Марья Григорьевна. – Как голубчик мой Борис Федорович преставился перед Всевышним, с тех пор головой и маюсь.
– Понятно, – сказал я, подходя к ней вплотную, – после большого горя такое часто случается.
Теперь вблизи было видно, какие у царицы усталые, грустные глаза. Набрякшие от частых слез веки были полуопущены, отчего издалека казалось, что она то ли напугана, то ли подозрительна.
– Ложитесь, – попросил я, – я вас полечу, а потом вам нужно будет подольше поспать. Надеюсь, после этого голова болеть перестанет.
– Полно, голубчик, меня иноземные доктора, коих покойный муж привез со всего света, не смогли вылечить. Куда тебе с ними тягаться!
– Попробую, может быть, и получится. Вам для лечения ничего не нужно делать, просто ложитесь удобнее и закройте глаза.
Мария Григорьевна кивнула дочери и послушно выполнила мою просьбу. Я перекрестился на иконы, не потому, что надеялся, что они мне помогут, а для того, чтобы успокоить религиозную подозрительность Ксении. Она чувствовала ответственность за то, что приблизила к матери никому не известного человека и смотрела за мной в оба. Дальше я применил свою обычную методику и спустя четверть часа царица крепко спала, а я был почти полностью обессилен. Надо сказать, что мои шаманские пассы на Ксению произвели хорошее впечатление. Теперь она смотрела на меня без прежней плохо скрытой враждебности. Отчасти даже благосклонно.
– Что с матушкой? – спросила она, когда мы тихо вышли из опочивальни.
– Страдает после смерти вашего отца. Если сумеет отвлечься от горя, тогда скоро выздоровеет. Ей стоило бы съездить на богомолье в святые места. Только теперь этого делать нельзя, на дорогах слишком опасно.
– Неужели у нас не хватит стрельцов, чтобы в пути отбиться от разбойников?! – высокомерно воскликнула Ксения.
– Царевна, – устало сказал я, – мне нужно отдохнуть. Давай отложим спор до следующего раза. Если я тебе больше не нужен, разреши уйти.
– Нет, уходить тебе пока рано, ты же обещал вылечить матушку. А отдохнуть можешь в моих покоях.
Предложение прозвучало так двусмысленно, что я не нашел, что сказать, только скосил на нее взгляд. Однако васильковые глаза смотрели так безмятежно, что я устыдился своих мыслей.
Жила Ксения в покоях рядом с матушкиными. Как и у той, ничего интересного в ее помещениях не оказалось. Разве что наряженная в лоскутное платьице карлица, с шутками и прибаутками, которых я не понял, подбежавшая к царевне. Ксения незаметным движением руки ее остановила и велела устроить меня на отдых. Карлица удивленно осмотрела мужчину, позвала за собой и побежала впереди, забавно перебирая коротенькими ножками. Однако как только мы остались одни, сделалась серьезной и, взглянув на меня без улыбки, спросила:
– Ты, добрый молодец, кто таков?
– Лекарь, лечу царицу от головы, – вежливо ответил я.
– А почему отдыхать среди бела дня собрался, да еще в женских покоях? Никак сам занемог?
Шутка вышла вполне серьезная, и я так же серьезно на нее ответил:
– Что делать, голубушка, и лекаря, случается, болеют, не болеют одни ангелы небесные, Вот ты-то здорова ли?
– Здорова, молодец, я так мала, что во мне болезни не помещаются.
Так перекидываясь не очень искусными и глубокомысленными репликами, мы прошли через две небольшие комнаты, в которых почти не было мебели, разве что встроенная, которую сделали при строительстве, вроде лавок и столов, и попали в совсем крохотную комнатушку. В ней не было даже оконца, так что напоминала она пустую кладовку.
– Вот лавка, ложись, отдохни пока, – сказала провожатая. – Как понадобишься Ксюшке-вострушке, я тебя мигом позову.
– Погоди, – остановил я ее, – как тебя звать-величать?
– Меня-то? Матрена, в воде мочена, ростом малая, умом большая.
– Это я уже понял, – серьезно сказал я. – Только зачем говоришь, что ничем не больна, когда у тебя глаза гноятся?
– Э, добрый молодец, глаза не... (она вставила ядреное словечко), проморгаются.
– Зачем же ты так, я ведь не царских кровей, мне такие шутки не смешны. Давай лучше тебя полечу.
– А сможешь или на меня ... положишь? – опять по привычке нести смешную, двусмысленную ересь откликнулась она.
– Смогу, – коротко ответил я. – Садись на лавку и закрой глаза.
– Ладно, – рассудительно сказала она, меняя тон разговора, – попробуй, полечи, попытка не пытка.
У Матрены был сильнейший конъюнктивит, болезнь без нормальной антисептики опасная, заразная, приводящая к трахоме и многим осложнениям. Она была довольно типична для этого времени. Во всяком случае, я встречал много людей с красными гноящимися глазами.
Я несколько минут пошаманил над лицом карлицы, пытаясь снять своим полем воспаление, а потом посоветовал промывать глаза настойкой из ноготков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95