– А ты еще будешь у царя? – осторожно спросил Блудов.
– Буду, – ответил я, – завтра.
– Узнай там, как и что, – просительно проговорил он, – кто из больших бояр руку Федора держит. Мне по болезни пока самому не встать, а люди всяко болтают, не знаешь, кому верить.
– Постараюсь, – пообещал я и, чтобы прекратить бесполезный разговор, пожелал. – Выздоравливайте.
– Завтра с утра придет поп Сильвестр, молебен отслужит, осенит животворящим крестом, может, и встану.
– Ну, тогда флаг тебе, боярин, в руки, – пожелал я, направляясь к выходу.
В нашей светелке меня с нетерпением ждали соратники. Отец Алексий – похвастаться новой рясой, Ваня Кнут – рассказать о впечатлениях о великом городе.
– Завтра паду в ноги патриарху, буду молить о введении в сан, – сказал поп, когда мои показные восторги по поводу его нового одеянии пошли на убыль. – Негоже попу быть без рукоположения.
Я в тонкостях посвящения не разбирался, просто пожелал ему успеха и отпросился отдыхать. День был тяжелый, впечатлений было столько, что без нормального сна со всеми ими было не разобраться.
– Ладно, ложись, коли устал, – разрешил отец Алексий, – только потом не жалуйся, что я тебе не налил!
– Хорошо, не буду, – пообещал я, задувая лучину.
Однако поспать мне так и не удалось. Не прошло и часа, как во дворе собаки подняли лай, в доме начался шум, и нам в светелку вломились два стрельца с приказом немедленно прибыть во дворец.
Стрельцы были верхами, с оседланной лошадью для меня. Пришлось, даже не сполоснув лица, спешно одеваться и ехать в Кремль. В Москве, как обычно, полыхало сразу несколько пожаров, но небольших, локальных. Улицы были пусты, и мы, скоро проскакав под аркой Боровицкой башни, оказались внутри крепости.
В царском дворце меня без задержки отвели на половину Федора Борисовича. В светлице, ярко освещенной сразу десятком свечей, сидели все трое Годуновых. Марья Григорьевна тихо плакала, вытирая глаза полотенцем, Ксения сидела на скамье, безучастно глядя в темное окно, юный царь быстро ходил туда-сюда по комнате.
– Добрый вечер, – поздоровался я, останавливаясь в дверях.
Федор мельком взглянул на меня, кивнул и продолжил метаться по комнате. Ксения позвала:
– Входи, садись.
Я прошел, сел подле царицы. Догадаться, что здесь проходит семейный совет, было несложно. Видимо, Ксения все рассказала родным, и те, не утерпев до утра, решили учинить мне допрос. Несколько минут все молчали, потом царь остановился посередине светлицы, повернулся ко мне:
– Ксения сказала, что ты человек из будущего, это правда?
– Правда, – подтвердил я.
– И все остальное тоже правда? – задал он следующий вопрос, видимо, намеренно ничего не называя своими именами.
– Да, и это тоже правда.
– Когда? – опять спросил он, не уточняя, что именно.
– В начале июня, точного числа не помню, кажется, до десятого.
– И ничего нельзя сделать, все уже свершилось? Свершится? – поправился он.
– Этого я не знаю. Я уже говорил Ксении, что о вашем времени известно мало, я рассказал то, о чем читал. Если что-то сейчас удастся изменить, то, наверное, изменится и будущее, Но об этом я смогу узнать только когда вернусь домой, если, конечно, мне удастся вернуться.
– Я не дам себя убить! – порывисто воскликнул юноша.
– Господь дал нам жизнь, Ему и знать, когда ее забрать, – вмешалась в разговор Марья Григорьевна. – Все в руках Его, а нам должно каяться и молиться.
Однако молодой человек не проявил такого же, как мать, христианского смирения, сжал кулаки и попросил:
– Расскажи, все что знаешь!
Я опять начал с преамбулы, что их время для нас древнее и темное. Что на первый взгляд нам известно довольно много, но за точность информации никто поручиться не может. Объяснил, что история составляется по отдельным дошедшим через несколько рук, кем-то записанным рассказам, редким письменным свидетельствам очевидцев и сохранившимся документам.
Годуновы слушали молча, пытаясь вникнуть в незнакомую и непонятную им систему мышления. Даже Федор приостановил свой бег, стоял, прислоняясь плечом к стене. Покончив с предисловием, я рассказал все, что знал о грядущем государственном перевороте. Упустил только подробности их гибели и судьбу Ксении.
Федор это тотчас отметил:
– Что будет с нами? Мы погибнем?
Я развел руками. Мария Григорьевна начала шепотом молиться.
Состояние было такое тягостное, как будто в комнате уже был покойник.
– Значит, выхода нет?
Вопрос, честно говоря, был не по адресу. Объяснять и доказывать, что Борис Федорович был и объективно, и субъективно не самым лучшим правителем, что у него осталось слишком мало сторонников, которые но побоятся рисковать собой ради его семьи, я не мог. Осталось предложить:
– Может быть, раза в два повысить жалование стрельцам, приблизить к престолу несколько влиятельных боярских родов, выпустить из темниц невинно осужденных, тех же Романовых?
– Ничего не получится, – грустно сказал Федор. – Казна пуста. Отец во время голода почти все раздал. А если пообещать и не выполнить, то будет еще хуже.
– Подумайте, пока есть время, может быть, можно найти выход. Я, к сожалению, ничем не могу помочь, просто не знаю, что у вас тут делается...
– Пойдешь со мной завтра в Боярскую думу? – неожиданно предложил царь. – Может быть, что-нибудь присоветуешь. На свежую голову виднее...
– Хорошо, почему не пойти, – сразу же согласился я, – никогда еще не был на заседании правительства.
– Вот и хорошо. А пока утро вечера мудренее. Идите по своим покоям. Матушка, я тебя провожу.
Федор с царицей вышли, мы остались вдвоем с Ксенией. Она тоже встала и внимательно смотрела на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95