Руку мастера удерживает взгляд, который в свою очередь
покоится на прерванном движении. События развернутся между кончиком кисти
и острием взгляда.
Однако это произойдет не без многих подспудных уклонений. Художник
поместился на некотором расстоянии от полотна, над которым он работает.
Иными словами, для зрителя рассматривающего его, он стоит справа от
картины, занимающей весь левый край и повернутой к зрителю задней
стороной; видна лишь эта изнанка да огромная рама, поддерживающая полотно.
Напротив, художник прекрасно виден во весь рост; во всяком случае, его не
скрывает высокий холст, который, возможно, загородит его, когда, шагнув
к нему мастер вновь примется за работу. Вероятно, он только что предстал
перед глазами зрителя, выйдя из чего-то вроде большой воображаемой клетки,
проецируемой назад поверхностью, над которой он трудится. Теперь, когда
работа приостановилась, его можно видеть в нейтральной точке этого
колебания. Его темная фигура, его светлое лицо посредничают между видимым
и невидимым: выходя из-за холста, уклоняющегося то нашего любопытства,
художник входит в поле нашего зрения, но, как только он шагнет вправо,
скрываясь от нас, он разместится в точности перед полотном , над которым
он работает, там где его картина, на мгновение оставшаяся без внимания,
снова станет для него полностью зримой. Дело обстоит так, как если бы
художник мог быть одновременно видимым на картине где он изображен, и сам
видеть ту картину, на которой он старается что-то изобразить. Он
пребывает на стыке этих двух несовместимых видимостей.
Слегка повернув лицо и наклонив голову к плечу, художник смотрит.
Он фиксирует взглядом невидимую точку, которую, однако, мы, зрители, легко
можем локализовать, так как эта точка мы сами: наше тело, наши глаза.
Зрелище, которое он разглядывает, является, следовательно дважды
невидимым: во-первых, поскольку оно не представлено в пространстве
картины и, во-вторых, поскольку оно располагается в той невидимой точке,
в том убежище, в котором наш взгляд скрывается от нас самих в тот момент,
когда мы смотрим. Но тем не менее как мы смогли бы не заметить этой
невидимости здесь, перед нашими глазами, когда в самой картине она
обладает своим осязаемым эквивалентом, своим запечатленным образом? В
самом деле, можно было бы догадаться, что рассматривает художник, если бы
можно было бросить взгляд на полотно, которым он занят. Но мы видим только
лишь изнанку холста, горизонтальные брусья и вертикальный наклонный брус
мольберта. Высокий однообразный прямоугольник, занимающий всю левую часть
реальной картины и изображающий оборотную сторону представленного полотна,
воспроизводит в виде поверхности глубинную невидимость того, что созерцает
художник: это пространство, в котором мы находимся и которым мы сами
являемся. От глаз художника к объекту его созерцания властно прочерчена
линия, которую мы не можем избежать, рассматривая картину: она пересекает
реальную картину и достигает перед ее поверхностью той точки, с которой мы
видим художника, смотрящего на нас; эта пунктирная линия неминуемо
настигает нас, связывая нас с тем, что представлено на картине.
Кажется, что это простое место чистой взаимности: мы разглядываем
картину, с которой художник в свою очередь созерцает нас; ничего, кроме
лиц, обращенных друг к другу, кроме уставленных друг на друга глаз, кроме
прямых взглядов, которые, пересекаясь, взаимно накладываются. И тем не
менее эта тонкая линия видимости при своем возвращении охватывает целую
сложную сеть неопределенностей, обменов и уклоняющихся движений. Художник
лишь в той мере направляет свой взгляд на нас, в какой мы находимся на
месте, соответствующем его сюжету. Мы, зрители, -- лишние. Попав под этот
взгляд, мы изгнаны им, замещены тем, что все время находилось здесь до
нас: самой моделью. Но и наоборот: взгляд художника обращен в пространство
вне картины, в пустоту, что позволяет ему принять столько моделей, сколько
придет зрителей; в этом конкретном. хотя и безразличном месте созерцающий
и созерцаемый без конца меняются местами. Ни один взгляд не является
устойчивым, или, скорее, в безличном следе, оставленном взглядом,
пронизывающим полотно по перпендикуляру, субъект и объект, зритель и
модель бесконечно меняются ролями. И здесь большое, видимое с изнанки
полотно в крайней левой части картины выполняет другую свою роль: упорно
невидимое, оно так и не дает обнаружить и точно определить соотношение
взглядов. Непрозрачная неподвижность, которую она устанавливает с одной
стороны картины, приводит к постоянной неустойчивости игры
метаморфоз, возникающей в центре картины между зрителем и моделью. Ведь мы
видим лишь эту изнанку холста и не знаем, ни кто мы, ни что мы делаем.
Видимы ли мы или видим сами? В данный момент художник смотрит на место,
беспрестанно меняющее свое содержание, форму, облик, идентичность. Однако
внимательная неподвижность его глаз отсылает в другую, хорошо им знакомую
сторону, в которую, несомненно, они вскоре устремятся вновь: в сторону
неподвижного полотна, на котором создается, а возможно, уже давно и
навсегда создан портрет, который больше никогда не исчезнет. Таким
образом, повелительный взгляд художника управляет воображаемым
треугольником, очерчивающим эту картину в картине: на его вершине --
единственная видимая точка -- глаза мастера, в основании с одной стороны --
точка расположения невидимой модели, а с другой -- вероятно, уже
набросанное изображение на видимом нам с изнанки полотне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182