Возможно, I эта Иванютина была по совместительству садисткой, а детей ненавидела, как многие, кто работает в школе. Но основная причина – праведная месть. Графиня Монте-Кристо.– Это не наш случай.– Нет, конечно.– Да, – Дмитрий задумался, – хуже всего, что никаких зацепок. Даже киллеры с кем-то связаны – с «малиной», с братками, там можно нащупать ниточки. Другое дело, дадут ли ими воспользоваться. А тут он один.– Совершенно верно, – кивнул Санька, – он один. И в этом его сила. Как говорил Рихард Зорге: «В разведке тот, кто работает один, живет дольше».– Ладно, спасибо за информацию и за хванчкару. – Дмитрий встал. – С твоей помощью кое-что прояснилось.– Если что будет нового, держи меня в курсе.– Обязательно. Счастливо.
В воскресенье впуск посетителей начинался в пять. В десять минут шестого Софья Николаевна Пуришкевич начала нервничать. Обычно сын появлялся в палате с боем часов.Когда прошло еще пять минут, больная схватилась за сердце и тяжело опустилась на кровать.– Вам плохо? – спросила ее соседка, крупная женщина по фамилии Петрова.– Что-то сердце закололо, – слабым голосом ответила Софья Николаевна. – Вот такими мелочами Глеб меня когда-нибудь сведет в могилу.– Да мало ли где задержался, – пробасила Петрова, – с приятелями, с девушкой.– А о матери можно забыть…– Слишком вы его опекаете, ему уже, наверно, за тридцать?– Тридцать четыре.– И все неженат… – вздохнула Петрова. – Очень уж он у вас скромный.Пожилая женщина ничего не ответила, только тяжело вздохнула и легла, положив руку на сердце.– Мама? – раздался в дверях тихий глуховатый голос. В дверях стоял сутулый мужчина в очках.– Она уж вас ждет не дождется.Софья Николаевна продолжала лежать с закрытыми глазами.– Мама? – встревоженно повторил Глеб, склонившись над матерью. – Тебе плохо? Веки больной слабо дрогнули.– Я уж думала, ты не придешь… – еле слышно прошептала она, и уже чуть громче:– Ты принес мне шерстяные носки?– Принес. – Глеб торопливо начал выкладывать из сумки на тумбочку сыр, масло, баночку красной икры, гранаты, яблоки и наконец извлек серые шерстяные носки.– Глебушка, не эти, – с упреком сказала мать. – Я же просила синие.– Прости, я нашел только серые.– Ох уж эти дети, – вздохнула Софья Николаевна. – Ну ладно. Газеты принес?– Да, конечно, – кивнул Глеб. – Вот «Невское время», «Петербургский вестник», «Эхо».Мать села на кровати, с интересом глядя на прессу.– Вот этого не надо. Желтая газетенка, – категорично заявила она. – А где «Итоги»?– Прости, не нашел.– В следующий раз обязательно найди. Ты же знаешь, для меня своевременная информация – лучшее лекарство.– Что говорит врач? – спросил Глеб, присаживаясь у кровати.– Сделали сегодня еще одну кардиограмму, – мать сунула ноги в тапочки,пойдем поговорим в холле.В семь часов посетители ушли. Софья Николаевна деловито разложила принесенное по полкам тумбочки и погрузилась в чтение. Тем временем все остальные обитательницы четвертой палаты кардиологического отделения стали обсуждать более животрепещущие события, происшедшие в американском городке Санта-Барбара.Мнения разделились. Одна половина больных твердо держалась мнения, что самым обаятельным остается Мейсон, другие высказывались в пользу Круза. Софья Николаевна не принимала участия в беседе. Она единственная из шестнадцати временно прописанных в палате не имела собственного мнения по этому поводу, поскольку не знала, чем Круз отличается от Мейсона.Дверь в палату распахнулась, и вошла дежурная медсестра. Она раздала всем градусники, затем грозно сказала:– Петрова! Завтра утром кардиограмма.Дверь захлопнулась. Больная Пуришкевич сунула градусник под мышку и взяла с тумбочки газету.«Хорошо, Глеб принес свежее „Невское время“, – подумала она, – а то тут с ними одичаешь».Она погрузилась в чтение статьи «А были ли выборы» о результатах поистине постыдных. За три дня на пункты голосования пришло семнадцать процентов избирателей!Но сосредоточиться на чтении было трудно. Потому что в четвертой палате затронули тему, животрепещущую для каждой российской женщины.– А Бари Алибасов говорил так; «Сначала моя ежедневная норма составляла сто граммов водки в день, – вещала Петрова, уже переставшая умирать, – потом я дошел до двух литров». – Она сделала многозначительную паузу.– Это же четыре бутылки! – воскликнул тонкий голосок. – Никаких денег не хватит.– Да он лопатой загребает!– Да при чем тут деньги? Здоровье-то как они гробят!– Так вот, – продолжала Петрова, – а потом, говорит, я понял, что хватит, стал снижать норму и дошел обратно до ста граммов в день.– Ну так это Бари Алибасов, – сказал кто-то, – у него сила воли. А наши мужики? Скажи им снижать дозу!– А как вы думаете? – спросила женщина, о которой было известно, что она прапорщик. – Его брак с Федосеевой-Шукшиной настоящий или фиктивный? Говорят, они, как Пугачева с Киркоровым, поженились просто в рекламных целях. Ведь она его старше, и такая… Он ведь любую манекенщицу мог взять.– Просто Бари Алибасов толковый мужик, – ответил тонкий голосок. – Ему нужна умная женщина.Софья Николаевна едва дождалась, когда сестра вернется за градусниками, и сразу после этого вышла в холл, где стоял телевизор. По пятому каналу заканчивались новости. Зрителей было немного – большинство больничных обитателей ими не интересовались.– В заключение прослушайте объявление по просьбе органов внутренних дел, – заговорила дикторша казенным языком. – «Вниманию пассажиров электропоезда Гдов-Санкт-Петербург, прибывшего в Петербург двадцать второго октября в двадцать три тридцать семь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127