— Жемчугов?! — удивился Володя Волнорезов.— Впрочем, может быть. Покажи всем такую красоту труда, и начнется утечка людей из котлованов и с автобаз. Я инструментальщик, но даже меня потянуло на такую работу...
— Тихо, дезертиром объявят,— одернул его Витя Кубанец, подкашливая, дескать, тут все согласны с таким мнением, но кричать об этом не следует: — Есть указание закреплять кадры в строительном управлении.
Возле подъезда Василий Ярцев спохватился, что на почту не зашел: уже второй месяц мать ждет перевода, «Надо поскорее умыться и сбегать, до закрытия успею»,— спланировал он.
Дома умылся, переоделся и только тогда обнаружил на тумбочке открытку от матери.
«Дорогой сынок! Получила от тебя сразу два телеграф-пых перевода по 25 рублей. Зачем так тратишься на почтовые расходы? Если оставлял себе, а потом передумал,
то вря. Я и так перебьюсь. Не смущай меня на тревожные думы. Если у тебя трудно с деньгами, напиши, я подожду ремонтировать крышу.
Мама».
Прочитав открытку, Василий нахмурился: значит, ребята заметили, как он пропажу обнаружил, и решили складчину устроить. Переводы делали в два приема. Кто с кем? Рустам и Витя — один перевод, Володя — второй. Телеграф принимает деньги без предъявления документов. Можно написать любой адрес, оплатить перевод — и до свидания. Однако кто-то должен хранить квитанции... Открытку надо положить на стол — увидят, сами обо всем расскажут.
— Где Огородников? — спросил Василий.
— Зачем он тебе?
— Нужен, может, теперь сознается. Вот вам пятьдесят рублей, которые перевели в два йриема по четвертной. Матерей обманывать нельзя. Зачем вы. это сделали?
После субботника Афоня Яманов будто сразу стал выше ростом в глазах жильцов девятой и уже не вызывал недоумения, что осмелился пойти в бетонщики. Не такой уж он хилый и беспомощный очкарик. Ведь как измывался над ним Огородников, а он выдержал. И хоть к утру следующего дня правое плечо у него припухло, над ключицей появился синяк, вроде погона с розовым кантом из живой кожи, он будто забыл, чем это вызвано. Встал, накинул на больное плечо полотенце и ушел умываться, улыбаясь близорукими глазами, отчего всем стало стыдно за себя: как же не пресекли такую злую шутку вчерашнего самозванца в бригадиры?
Кажется, больше всех переживал Рустам Абсолямов. Сдернув с Огородникова одеяло, он, еле сдерживая возмущение, которое надо было высказать вчера, хрипловатым голосом потребовал:
— Встань, взгляни, что сотворил с парнем!..— В голосе Рустама прозвучала такая внушительная угроза, что Огородников сразу понял, о чем речь, вскочил и как ошпаренный бросился за Афоней на кухню. Через некоторое время они вернулись вместе.
- Ведь вы тоже мне испуг устроили, в петлю ноги загнали, а с ним дрын получился,— оправдывался Огородников.
— Сам ты дрын,—прервал его Рустам и строго спросил: — Извинился?
— Извинился,— ответил за Огородникова Афоня и застенчиво упрекнул Рустама: — Зря ты начал разговор: кость уцелела, а синяк — пустяки, сойдет.
— Вот ты какой терпеливый, вроде исусика,— кольнул его Володя Волкорезов с явным намерением заставить разговориться: интересно все же, каким ветром забросило сюда, в эту многолюдную коловерть, такого хлипкого очкарика? .
Тот понял язвительность Володи, ответил, не скрывая жестковатости в голосе:
— Прыткий ты, видать, на слово. Я прибыл сюда по комсомольской путевке.— И тут же, прикинувшись чудач-ком-простачком, поведал о себе какими-то непривычными, заковыристыми словами: — Из Сибири я, с Кулунды. Спервоначалу о себе, а вдругорядь вы мне про себя... Фамилия моя от чалдонского слова «яман» — «козел» значит. Вот получилось вроде Козлов-Яманов. Отец хлебороб. И я, значит, оттуда, с хлеборобных просторов Кулунды.
— А что же ты, браток, покинул свои хлеборобные просторы? — как бы подстраиваясь к незнакомому строю речи, спросил Володя.
Афоня тоскливо посмотрел на него через увеличительные стекла, очков и ответил уклончиво:
— Враз понятию не взять. Как-нибудь потом.
Сели завтракать. Дежурный Витя Кубанец приготовил на пятерых по глазунье из двух яиц, по чашке кофе и хлеб с маслом. Афоня разделил свою порцию с Огородников ым, который тоже сел за стол рядом с ним.
Одевались не спеша.
— Ты считаешь, что в земледелии мы тумаки?—натягивая робу, спросил Афоню Володя Волкорезов.
— Не считаю. Захворала там земля, надолго захворала,— ответил Афоня..
— Как это понять?
Афоня подумал и на вопрос ответил вопросом:
— А ты про черные бури в Кулунде слыхал? — Он задумчиво посмотрел прямо в глаза Володе Волкорезову.-
Черные бури... Зимой и летом они стали приходить. Ветровая эрозия, значит, пашни, истощает донельзя. Вот уж который год подряд ветер губит посевы, выдирает из почвы и зерно, и гумус. И там, где пашни остались без гумуса, теперь голыши из окаменелой глины лежат. Земля вроде кулаки показывает тем, кто вспахал степь сплошными гонами от горизонта до горизонта. От этих гонов и вспыхнула болезнь. Ее называют ветровой эрозией. Эрозия — это рак земли, сеять хлеб на ней — пустое дело.,. Лечить ее надо, долго лечить.
— Как?
— Не знаю. Отец говорит: травяной пластырь нужно накладывать. Сейчас сорняк будут сеять, потом разнотравье...
К вешалке подошла кошка по кличке Тигрица. Она потерлась возле ног Афони и тут же принялась точить когти об пол. Афоня зло отшвырнул ее: — Уйди, пакость!..
— Это Тигрица, будь осторожен, глаза выдерет.
— Выдерет, задушу.
— Кошкодавом прозовут,— предупредил Володя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65