..
— А если у Августа родится сын и я ему передам права на Бари и Россано?
Не желая унизиться до лжи, епископ не скрывал правду о кардинале, своем покровителе.
— Сын? От кого? Катерина родит сына?
— Нет! Нет! — закричала Бона, стуча тростью. Но епископ считал своим долгом сказать ей все:
— Согласия на четвертое супружество папа никогда не даст, а Караффа заинтересован, чтобы австрийская принцесса...
— Осталась женой Августа? Последнего Ягеллона?
— Увы, к этому все идет, — скорбно проговорил Муссо.
— Значит... — ее душил гнев, —значит, мне все лгали? В придачу к золоту отняли у меня надежду? Испанский гранд... Паппакода? Неужели он все годы обманывал? Возможно... его подкупили испанские Габсбурги?
Епископ молчал, всем своим видом давая понять, что Бона близка к истине. Внезапно она схватилась за горло, рванула ожерелье и крупные жемчужины покатились по ковру.
— Не верю! Нет! Нет! — хрипела она. - Неужели все меня обманывают, ненавидят? За что? Если бог всемилостив и святой Николай действительно покровитель рода Сфорца...
Епископ встал и, поклонившись, направился к двери.
— Не пристало мне слушать такое.
— Монсеньор, вы не должны уходить, — молила она, — вы должны выслушать меня, хотя бы... хотя бы мою исповедь! Да, да, исповедь всей моей жизни. Выслушайте, а потом — судите, я должна освободиться от этого груза. Сейчас! Немедленно!
— В исповедальне, — сказал он почти шепотом.
— Нет! Здесь! —возбужденно выкрикнула Бона. — Я могу идти в часовню, на сердце тяжесть, я задыхаюсь... Задыхаюсь от злости, от ненависти, быть может, от тяжелой обиды. Пастырь не может отказать в утешении истерзанной душе...— И уже совсем тихо добавила:—Душе, которой нужна помощь.
Епископ молча смотрел на Бону. Перед ним была усталая, измученная женщина. Он направился к трону, где она обычно восседала властная и величественная. Движением руки указал ей на стоящее внизу у трона кресло. Королева, преодолев себя, встала и медленно, с трудом переставляя ноги, направилась к епископу. Села в кресло, накинула на голову темно-фиолетовую кружевную шаль. Перед епископом, как бы в исповедальне, сидела кающаяся грешница.
— Дочь моя, я слушаю тебя, — начал епископ. - Со дня твоего возвращения в Бари ты ни разу не исповедовалась у меня. Скажи, ты веруешь?
— Да. О да! — не колеблясь ответила она.
— Готова ли ты покаяться в смертных грехах? — Бона молчала, и тогда, понизив голос, он спросил: — Ты убивала?
Она встрепенулась.
— Нет, нет, никогда! Я жила окруженная неприязнью, потому меня обвинили в том, будто я отравила мазовецкого князя Януша и Елизавету, первую жену Августа. Это все наветы, злые наветы!
— А других его жен? Барбару? Катерину?
— Барбару Радзивилл? Нет, нет! Она умерла от болезней.
Август все время был при ней, не отходил ни на шаг. Даже если бы я хотела...
— Хотела?
— Только в мыслях. Я так жаждала, чтобы у Августа был сын, а она... Ей, умирающей, я послала письмо со словами примирения...
— А Катерину?
— Это все выдумки Габсбургов, будто мои повара пытались отравить ее
— Ты не желала ей смерти?
— О боже! Нет! Я хотела, чтобы она родила наследника. Она жива, здорова, но король, зная, что она бесплодна, удалил ее от себя. Катерина — помеха Ягеллонам.
— Была ли ты одержима ненавистью? Признаешь этот грех за собой?
— Ненавидела только из любви к сыну.
— О чем сказано в шестой заповеди? Бона резко повернулась.
— Никогда не прелюбодействовала. Была верна супругу до конца дней его, хотя...
— Жалеешь, что не изменяла?
— Что отвергла любовь других? Да. Что не удержала возле себя друзей? Да. И вы свидетель, святой отец, что единственный преданный мне здесь человек болен и сейчас далеко, в Россано.
— Ты противишься воле божьей?
— Да, — прошептала Бона. - Я мертва и пуста. Возле меня никчемные, продажные, расчетливые людишки.
— Ты подкупала их? Признаешься в этом?
— Я никого не уговаривала и не принуждала. Они сами брали то, что можно взять, можно купить.
— Не нарушала ли ты седьмую заповедь?
— Вы хотите знать, не обирала ли я страну и короля? Нет! Из зависти, из-за того, что я чужеземка, про меня распускали небылицы. Я старалась разбогатеть, помогала в этом другим, заставляла их трудиться, тяжело работать, а потом собрала богатый урожай. Из своей казны я вывезла только то, что разрешил мне сенат и король.
— Не предавалась ли ты греху гордыни?
— Да, грешна. Гневалась, и часто. Но только на врагов моего сына, желая ему счастья.
— А не ради себя? Из жажды власти?
— Быть может... Иногда... Я покаялась в этом на исповеди еще в Кракове, много лет тому назад.
— Не обижала ли ты подданных? Не притесняла сирых, убогих?
— Нет! Нет! Я отбирала у магнатов то, что они беззаконно присваивали или захватили силой. Заботилась о слабых. Моим именем люди называли замки, рощи и луга, где я вершила справедливый суд. Смерды получали от меня земли, и платы с них я не брала.
Епископ на какое-то время умолк, насупился, наконец решился спросить:
— Ты вернулась домой и томишься, отчего это, дочь моя?
— Меня обманывает испанский король, со мной не считается кардинал, я попала в раскинутые силки, — торопливо перечисляла Бона. — Мне не дает покоя мысль, что австрийские Габсбурги уберут Ягеллонов из Польши, как это они сделали в Чехии и Венгрии. Я исполнена страха за будущее Августа и тоскую о своем сыне, он у меня перед глазами — во сне и наяву. Всемилостивый бог справедлив и великодушен, но разрешает людям обманывать меня, я страдаю, поэтому я не нахожу места.
— На исповеди не говорят о своих обидах, — сухо укорил Муссо. — Дочь моя, ты не умеешь терпеливо переносить страдания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185