— Я просто хотела отгадать, кто собирает эти драгоценности, ваше величество. Но их никто не носит, это точно.
Бона кивнула головой.
— Это верно. Никто не носит. — И неожиданно накричала на конюха: — Черт побери! Ты что портишь лошадь? Не дергай ее так, не придерживай! Беги рядом. Быстрее! Еще быстрее!
Перед ее глазами гарцевали новые, все более великолепные рысаки, развевались гривы, хвосты, но она видела только белую женскую шею с ожерельем из бирюзы. Август и Диана? Неужто Паппакода знал и не донес?
Канцлер Алифио никак не ожидал, что вельможа литовский Миколай Радзивилл, по прозвищу Рыжий, попросит у него аудиенции.
— Я обратился к вам, — начал гость, когда они остались одни, — ибо вопрошать государыню бесполезно, а его величество король мысленно уже в Кракове. Скажите, ваша милость, каковы намерения королевы? Все в Литве против нее. Гаштольд питает к ней такую ненависть, что готов расправиться с ее наместниками. И то сказать! Она объезжает все наши пущи, даже те, которые никогда королевскими не были. А при этом всей шляхте ведомо, что угодья, якобы возвращаемые в королевскую казну, на самом деле становятся ее собственностью. Как же так, спрашивают они? И хотят знать: зачем королеве столько владений? Ведь каждый год она набивает сундуки золотом. Ее огромные доходы для нас как бельмо на глазу. Алифио вздохнул.
— У каждой медали две стороны. Королева любит дукаты, это правда. Но она чинит дороги, возводит селения и замки. Разве этого мало?
— Быть может, много, но пусть бы она это делала в своих угодьях, а не у нас в Литве. На наших землях мы обойдемся и без нее. К тому же — помилуйте! — все ее окружение — одни чужеземцы. Чуждые нам и недоброжелательные, наносящие ущерб маестату.
Алифио нахмурил брови.
— Пожалуй, трудно отнести к ним мелких шляхтичей, находящихся на службе у ее величества? Дыбовский, Каменский, Грынькович и Юндзилл. Разве это чужеземцы?
— Вы, ваша милость, верный защитник королевы.
— Влияние канцелярии государыни и ее польского двора распространяется на всю Литву и Волынь, — ответствовал Алифио. — Этого нельзя отрицать.
— Нам-то это к чему? Для более тесного единения с Краковом? Так или иначе недовольных все больше. Слыханное ли дело, чтобы в столь беспокойное время, когда пахнет войной и Шуйский против нас собрал на границе войско, два короля, отец и сын, вместо того чтоб идти на войну, в поход, отправляются на свадьбу?
— Разве гетман Тарновский уже двинулся к границе? — возразил канцлер.
— Вижу, мне тут делать нечего, — буркнул Радзивилл, вставая. — Вздумал искать у вас справедливости!
— В самом деле, — согласился Алифио, — каждая из сторон права по-своему. Но на чьей стороне истина, оценить по справедливости очень трудно...
Прощальный вечер с танцами в Виленском замке удался на славу. Молодежь плясала при свете факелов. В первой паре танцевал юный король с Дианой ди Кордона. Оба они, несмотря на разницу в возрасте, были прекрасны, у обоих красовались одинаковые белые цветы: у нее — вплетенные в волосы, у него — за поясом.
— Бирюза на шее, огонь в глазах... Она даже не таится, — шепнула Марина, склонившись над Боной.
— Ди Кордона... Знаменитый испанский род. Чем дольше о ней думаю, тем спокойнее становлюсь.
— Почему? Синьора Диана — истинный вулкан.
— Может, это и хорошо? Отвлечет Августа от опасных прожектов гетмана, который намерен сделать из него воителя. Это последняя любовь Дианы, а таковая столь же исключительна, как и первая.
— А ежели ради нее он не пожелает вступить в брак? — спросила камеристка.
— Вступить в брак? Он слишком молод для этого.
— При дворе все чаще говорят, что ему предназначена Елизавета Австрийская...
— Не при моей жизни. Дочь Габсбурга на Вавеле?
— Я осмелилась только повторить... — шепнула Марина.
— Довольно! Ты делаешься несносной. Надоедлива, как Станьчик. Не соглашусь ни на какую невесту, кроме французской королевны. И свадьба не раньше, чем лет через десять. А пока пусть танцует. Пусть веселится! Постой, подожди. Кто, кроме тебя, догадывается об истине?
— Анна. Разумеется, Анна. Ревнует к ней.
— Ты с ума сошла?! Ведь она была при рождении Августа.
— А Диана нет? Мы же вместе приехали на Вавель.
— Стало быть, ты думаешь, что Анна... Боже! Ей, наверно, лет тридцать. И она никогда не говорила о замужестве. Это странно, и впрямь странно...
— Кто знает, не держит ли ее при дворе и кое-что иное, — добавила ехидно Марина.
— Что же?
— Не знаю, ничего не знаю... Но слышала, что покойный канцлер шидловецкий брал дукаты от Габсбургов. А дочка Зарембы небось бедна как церковная крыса...
— Бредни! — возмутилась Бона. — Ее недавно умерший отец был каштеляном.
— Простите, госпожа, но ведь я предупреждала: не знаю, ей-богу, ничего не знаю...
Она ушла, а королева в свою очередь стала присматриваться теперь и к Анне, танцевавшей с Остоей. Она выглядела молодо, привлекательно, могла давно выйти замуж. Какова же причина, заставлявшая ее быть столь добродетельной и оставаться в девичестве? А может... Может, Марина завидует этой польке за то, что ее приблизили ко двору? Хуже то, что Анна знает... Если ее, королеву, обвинят в том, что она потворствует разврату совсем еще юного сына, станут сравнивать Августа с чешским Людвиком, она может утверждать, что ни о чем не знала и никогда не допустила бы такого. Но Анна знает. Как это нехорошо, как это скверно...
Двор вернулся в Краков осенью, и тотчас же начались приготовления к свадебным торжествам. Первым попросил королеву об аудиенции маршал Кмита и был благосклонно ею принят.
— Я знаю, что вы пожелали меня видеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185