— Только на его карете? А Радзивиллов не трогают?
— Оба их дворца и стены королевского замка пестрят от наклеек, записок с угрозами да шутками всякими. На смех поднимают короля с его незаконной супругой.
— Не ждали от него такого шага, а потому все теперь и отвернулись. Известно ли, что он сказывал, собираясь в дорогу?
— Да. Заговорила в нем кровь итальянских кондотьеров. Сказал Глебовичу — от королевы-матери я мог бы ожидать любого удара. Да только страха у меня перед нею нет — теперь она никто, она... — начал заикаться Паппакода.
— Слушаю вас, договаривайте, — приказала Бона.
— Теперь она вдовствующая королева, — закончил Паппакода почти шепотом.
— Ну что же, ловко он все это удумал, — сказала Бона ядовито. — Был на Вавеле дракон, да не один, целых два. И король-дитя. А отныне есть и будет один-единственный правитель. Он? Он один?
— Похоже на то.
— Так и сказал — вдовствующая королева? — все еще не верилось Боне.
— Передаю вам слова гонца, — мрачно подтвердил Паппакода.
Она задумалась, что-то еще взвешивая, наконец приказала:
— Велите гонцу забыть о том, что слышал, особливо о разговоре с Глебовичем. Зато о том, что видел, пусть рассказывает всем и каждому. Вот карета, в которой едет король... Самодержец. Обитая пурпуром карета кажется пестрой от пасквилей... На ней листки бумаги... Их не счесть. Сорвут одни — тут же новые налепят. Вижу их, вижу. На дверцах, на попонах лошадей, на спицах колес! Он затыкает уши, но все равно слышит всякие насмешки и вопли. Взрывы смеха. Вот триумфальный въезд в Краков, достойный великого князя Литовского. Польского короля!
Она кричала, воздев руки к небу, словно приветствуя въезжающего монарха. И вдруг поднятые руки бессильно опустились, побагровевшее лицо исказила судорога. Она сказала тихо и скорбно:
— Короля... моего сына. Единственного вымоленного наследника Короны. Последнего властелина из династии Ягеллонов...
С помощью итальянских мастеров медики забальзамировали тело старого короля. Он лежал в гробу в тех же доспехах, в которых воевал на Поморье, он был в короне, со скипетром и державой в руках. Согласно обычаю подле него с левой стороны положили меч, который столь неохотно при жизни извлекал он из ножен, государь, более всего ценивший мир и... покой. Гроб стоял на покрытом золотой парчой катафалке в королевской опочивальне, превращенной в траурную часовню. От гроба не отходила семья и весь двор, ожидая приезда короля-сына, теперь единственного властелина Короны и Литвы.
Выйдя вместе с Гуркой из этой опочивальни-часовни в соседние покои, Кмита на минуту остановился, чтобы перекинуться словом с Фричем Моджевским, который в нетерпении ожидал Августа, мечтая встретить его первым.
— Его величество лежит в своих доспехах, — сказал краковский воевода, — как и подобает королю-победителю.
Каштелян Гурка нахмурил брови.
— Тело еще на катафалке, а замок подобен полю брани. Все бурлит, клокочет. Того и гляди пожар вспыхнет. Тарное ский с канцлером Мацеёвским в нижних залах собрали всех вельмож. Ждут чего-то.
Кмита, казалось, не придал этим словам никакого значения.
— Знамо дело, — сказал он. — Хотят нового государя задобрить. Напомнить, кто его малолеткой возвел на престол. Но я не верю, что Тарновский вернется в замок и опять будет тут судить да править. Королева нынче на нашей стороне, искренне или нет, но с нами.
— Август, вопреки тому, что люди сказывают, непреклонен в делах бывает, — отозвался Фрич. — Он стоит за перемены, за справедливость и законность. Я верю, что он будет не с сенаторами, а со шляхтой и...
— Слова! Все слова, почтеннейший Фрич, — прервал его Кмита. — Не народ сегодня с королем говорить будет, а мы. Или Тарновский.
В ту же минуту на пороге появился придворный из свиты Боны.
— Пан гетман Тарновский все спрашивает, когда государыня принять его соизволит?
— Не сегодня, за это ручаюсь, — буркнул воевода.
Но слова придворного услышала королева, в это время как раз выходившая из часовни. Вся с ног до головы в черном, она казалась старой и очень усталой. Но тут же сказала не терпящим возражений голосом:
— Скажи, ему подождать придется. Пусть никто не мешает мне молиться.
— Скоро ли светлейший государь приедет? — спросил Гурка.
— С башни пока еще не видна его свита, — отвечал придворный и, поклонившись, вышел.
Бона между тем обратилась к Кмите, в ее покрасневших от слез глазах он прочел раздражение.
— Вы, однако, весьма неосторожны, воевода, — промолвила она. — Даже не пытаетесь скрыть своих намерений.
— А к чему таиться? — отвечал он надменно. — Скрывать от Тарновского, что кончились его золотые денечки? Другой лагерь пришел к власти? Коль скоро ваше величество на стороне шляхты, да и я со шляхтичами вместе, — что для нас гетман? Или канцлер? Припугнуть их пора.
В эту минуту появившийся в дверях слуга доложил:
— Послы немецкие в великом волнении. Хотят предстать перед глазами вашего королевского величества.
Услышав эти слова, она дала Кмите знак рукой.
— Покажи свою силу, воевода! Припугни их хорошенько! Скажи послам, что хватит терпеть дочерей Габсбургов на престоле польском. Не по вкусу нам альянс с императором, союз с Францией куда милее будет. Пусть послы эти уже сейчас доложат Карлу и Фердинанду о решеньях наших.
Но Кмита стоял молча, кусая губы, и тогда Бона сказала камердинеру:
— Вели послов занять. Им подождать придется. Когда придворный вышел, Бона добавила:
— Приезда короля ждет еще и французский посол. Я с ним говорила. Вместе с династией Валуа мы окружим Габсбургов кольцом и не позволим им хозяйничать в Европе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185