ты рос при отце и матери, а я нет... Думал, заменил Лю-баше родителей. Любил, заботился. И одета наряднее других девчонок. Конфеты, сладости в доме не переводятся. Захотела новую мебель для их новой квартиры — на тебе мебель. Любаша охала и вздыхала над всеми этими торшерами и горками, пока не купили. Никогда не знала она, что значит делить на три части ломоть хлеба и на те же, три части чугунок пшенной каши; хочешь —сразу съешь, хочешь — на целый день растягивай. А ведь он, Андрей, тогда жил с отцом, с матерью, только время было другое. Вот и хотелось, чтобы сестра все имела, все.
Конечно, не ждал он благодарности. Кому она нужна? Достаточно было видеть ее улыбку, радость этой смешной, беленькой девчонки. Вот, выросла. Глянуть со стороны—девка с выкрутасами, с претензиями. А тут еще эти завихрения с антимиром.
Спал Андрей всего несколько часов. Проснулся от шума за окном — видно, что-то упало с балкона. На улице по-прежнему гулял ветер и дождь то стучал в стекло крупными каплями, то утихал.
До утра далеко, надо уснуть. Но.Андрей видел перед собой побледневшее лицо Любаши, странное выражение ее живых глаз, блестящих, как золотистый спелый каштан. А вдруг она в самом деле решит принести себя ь «жертву науке»? Разве знаешь, каких глупостей можно ждать от девушки ее возраста? Обиды уже не помнил, осталась лишь тревога.
Поговорить бы с кем-либо из ее подруг. Но как к этим девицам подступишься? Да и, занятый своими делами, Андрей никого из них толком не знал. И в школу не пойдешь. Не третий, даже не пятый класс. Разделаться бы, наконец, с этим станком, взять отпуск, побыть с Люба-шей. Может, даже на Октябрьские праздники съездить вместе в Ленинград или в Москву, походить по театрам.
В Ленинграде она еще не была. Отвлеклась бы от всего этого бреда. Но дела не бросишь. Именно теперь никак не бросишь.
— Ты зачем в такую рань поднялась? — спросил он утром, увидев Любашу, хлопочущую на кухне.— Сам я, что ли, чай не заварю?
— А я не из-за тебя. Я Кузе косточки приготовила. Стану из-за тебя беспокоиться,— ворчливо проговорила Любаша.
И от этого деланного ворчливого тона, и от прячущейся в уголках губ улыбки настроение у Андрея сразу изменилось. Подумалось, непременно сегодня дело со злополучным станком сдвинется с места.
— Андрейка, давай возьмем Кузиного щенка,— попросила Любаша, разливая чай.
— Не возьмем. Вот закончишь школу...
— Старая песня. Он не помешает. Будет себе спать в моей комнате.
— Со щенком возни, что с ребенком. И кормить, и купать, и гулять выводить. Не деревня —того и гляди под машину попадет. Да и разобрали уже всех.
— Жаль. А как же Кузя?
Андрей подозревал, что сестра и встала рано, и о щенке заговорила, чтобы загладить вчерашнее. Будто так, случайно, были обронены слова, встревожившие его. А может, и впрямь случайно?
Андрей оживился, посмеиваясь, стал рассказывать:
— Вчера шофер там один отнял у Кузи прут и конец в солидол сунул...
— А Кузя?..— Любаша никогда не видела заводскую собачонку, но знала ее смешные повадки. Кузя с деловым видом разгуливала по двору с какой-либо железкой в зубах. Деревянных предметов она не признавала: ее многочисленные хозяева с деревом не возятся.
— Кузя поднесла прут к луже и лапой, лапой давай мыть,— на ходу досказывал Андрей, пряча пакет с костями для собачки.
Он и на улице улыбался.
Холодный ветер трепал молодые, еще не окрепшие деревья, посаженные возле новых домов. На углу, спиной к ветру, уже стояло несколько рабочих, дожидавшихся заводского автобуса.
Засунув руки в карманы, Андрей прислонился к столбу. Холодно. И не заметил, как промелькнуло лето. Что
лето? Весь год прошел незаметно, словно рабочая неделя. А Любаша хотела успокоить. Не просто сгладить вчерашнюю резкость, а именно успокоить. Жалеет, что разоткровенничалась. Но лучше уже ему знать об этих ее мыслях. Лучше знать. А что он может, если сестра целыми днями предоставлена самой себе.
— Ты чего сегодня так рано?
Иван Осадчий подошел, стал рядом, поеживаясь от ветра.
— Да так... Свежий воздух,— пробормотал Андрей, и по его тону Осадчий понял: меньше всего друг думает сейчас о «свежем воздухе».
— Мой Петька теперь механикой увлекается. Будильник разобрал и заодно циферблат с больших часов снял. К моим ручным тоже, видно, подобрался — стрелку за стрелку цепляет. И не всыплешь — нельзя подавлять стремление к освоению техники!— Осадчий расхохотался.
— Беда,—согласился Андрей,—Будильник —это что! Вот моя антимиры осваивает. Доосваивалась, что дальше и ехать некуда.
— Случилось что-нибудь? — сразу посерьезнев, спросил Осадчий.— Она у тебя девочка видная, за ней глаз и глаз нужен. Да говори ты, отец-одиночка. Чего разволновался?
Андрей медлил с ответом. Дружили они с Осадчим много лет и тайн не имели. Но ведь Осадчий, который любит пошутить, посмеяться, всерьез разговора того — Андрея с сестрой — не воспримет. А всего не скажешь. Даже Осадчему. Но по обычной житейской привычке не смог Андрей промолчать о вчерашнем. Говорил чуть-чуть иронически и как бы между прочим.
— Да-а, задачка,— не разделяя иронии Андрея, в раздумье протянул Осадчий.
Потом когда они уже сидели рядом в автобусе, вернулся к прерванному разговору.
— А ведь моя Галя говорила о Любаше. Нечто схожее со всеми этими делами. Видно, неспроста. Думала, я тебе передам. Только пустяки все это.
Андрей нахмурился. Может, и он рассудил бы так, если б не жид в нем постоянный страх за сестру. Осадчий не знает, как, почему умерла их мать. А он многое помнит и, когда подрос, во всем разобрался.
— Да, братец, цитата железная: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126