Все, кто его создавал, были «больны» этим станком. А Ярослав, перекочевавший в цех, о возвращении в конструкторское бюро и не помышляет.
Как он, бедняга, переживал, когда началась сборка. По его чертежам все правильно, все точно, а станок не работает. Столько волнений, находок, разочарований и побед. И решений было много. А потом вдруг рождалось одно-единственное, порой не похожее на все прежние, но, вероятно, без тех других оно бы не явилось.
Поди теперь разбери, где чьи мысли. Ушел станок. Их станок ушел. Своя будет у него жизнь, и у многих других его повторений. Потому, наверное, и немножко грустно это расставание.
А радость? Настоящая радость была в ту ночь, когда он, Андрей, уже знал, что все, наконец, станет на место, что идеально работающий автомат уже есть. Остается только сделать последние доработки.
Была не просто радость, а чувство какого-то глубокого удовлетворения всем, что окружает, попросту говоря— жизнью. Все другие еще терзались — как получится, а он уже знал: получилось.
Поняла это его чувство и Татьяна, когда спешила в больницу. Вот он, чудо-станок! Получает металлическую болванку и сам знает, как из нее сделать сложнейшую, идеально точную деталь.
Своей «рукой» берет станок необходимый инструмент, подвигает стол с огромной деталью, закончив операцию, меняет инструмент, снова передвигает. Сам себя обслуживает, сам обо всем думает.
Да, все ребята, создавшие станок, не перестают восхищаться и все, будто одна семья, были вместе и каждый, вероятно, так же, как и Андрей, судил о товарище: «Это он, молодчина, додумался».
Все неприятности, ссоры, разносы и нагоняи, которые получали и директор, и партийное руководство за план, забыты. Ведь такая бригада работала, как некоторым казалось, вхолостую. Завод терял темпы. А получилось,
что набирался сил, возможностей, чтобы сделать новый рывок. Очень правильно сказала на активе Ярошенко — разбег!
И директор ухватился тогда за этот «разбег». Теперь, конечно, с лихвой окупятся те недовыполненные проценты. Особенно когда пойдет серия этих умных, красивых машин.
Андрей не лукавил, когда думал: пустота какая-то в душе,— потому что пустоты этой пока еще не заполнило то новое, о котором сказал только Осадчему.
Идея родилась и постепенно крепла, пока экспериментировали с первым, уже созданным, Но он сознательно откладывал ее, пока не будут закончены все работы. И идею эту не трудно было отложить, потому что не свыкся еще с ней, не зажил ею, потому что ничего не умел делить, и от своей, как говорила Любаша, одержимости отходить не умел.
Андрей покинул клуб незаметно, хотя Осадчий, Ярослав и все другие «именинники» домой не торопились. Андрею же просто захотелось побыть одному.
Шел медленно, не торопясь. Снег присыпал улицы, белыми струйками змеился но обочинам дороги, мелькал в освещенных витринах.
В гастрономе купил сигарет, шоколад для Любаши. Случайно очутился у здания райсовета. Окна в кабинете Ярошенко ярко освещены. Совещание какое-то. Стоял у большого окна и все не мог уйти: заглянуть бы к ней?
Вдруг свет погас. А еще через минуту увидел Елену Ивановну в дверях. На ходу застегивая пальто, оглянулась по сторонам.
Андрей торопливо отступил в тень, подумав: «Вот бы подойти, поделиться радостью с такой чудесной женщиной!..»
Из-за угла вынырнула «Волга», остановилась у подъезда.
Андрей решиться не мог. Постоял еще минуту, глядя вслед удалявшейся машине, и пошел к остановке автобуса. Только теперь почувствовал усталость. Хотелось поскорей добраться домой и лечь. Завтра выходной день. И утром можно спать, и днем.
— Наконец-то,— воскликнула Любаша, выбежав навстречу брату. Она была в кремовой кружевной блузке.
— Ты куда собралась? И откуда этот наряд?
— Нравится? — Любаша деловито осмотрела себя в зеркале.— Это мы с Татьяной Константиновной заказывали. Ты не думай, не так уж дорого» А кружева она дала свои.-Ну, идем!— схватила его за локоть и ввела в комнату. На столе цветы, салат, пирожки.
— Что все это значит? —удивился Андрей.
— Так я же все знаю! Станок приняли. Вас поздравляли. От Татьяны Константинозны на завод звонила. Сказали, ушел, а тебя нет и нет. Ну, иди переоденься. Ты тоже сегодня должен быть красивым.
— Ах ты, моя Люси-Муси! — Андрей поймал сестру за руку и поцеловал в щеку. И тронут был вниманием, и чувствовал угрызения совести. Слонялся по городу, торчал у исполкомовского подъезда, а Любаша ждала его, волновалась. Ни разу за весь вечер об этом не подумал.
— Что ты на меня так смотришь? — спросила.
— Глаза у тебя какие-то...
— Это голубая тушь. Я в школу — не буду. И все сотру, если тебе не нравится. Но у нас все девчонки... А Татьяна, Константиновна....
— Ах, Татьяна Константиновна! Тогда все в порядке,— смеясь, сказал Андрей.
Пусть синяя тушь, пусть кружева — все что угодно, только не то подавленное состояние, в котором заставал Любашу. Сумела Татьяна отвлечь от напугавших его, Андрея, мыслей: сделала без всякого нажима, незаметно то, чего он не смог бы добиться всеми своими «здравыми» рассуждениями и убеждениями.
Андрей всегда испытывал к людям, что-то сделавшим для Любаши, глубочайшее чувство благодарности. Она все еще оставалась для него болезненным и беззащитным ребенком. Девчонкой, которую он всюду таскал за собой на плечах и кормил с ложки, рассказывал страшные истории про зубастых волков, чтобы каша не оставалась за щекой.
— Я сейчас,—сказал Андрей и, взяв приготовленную сестрой рубашку, ушел в ванную.
— Ничего, что я Алика пригласила? — крикнула вслед Любаша.
— Ладно. Разглядим получше твоего Алика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126