— Все в порядке,—удовлетворенно произнес Дзюба, наблюдавший за тем, как Татьяна осматривает больного.
— Что значит — в порядке?! Кость переломана. Точно! — воскликнул без особой тревоги Любезнов.
— И кость, вероятно, цела,— проговорила Татьяна,
— Как это вы без рентгена узнали?
— Пусть станет на пятку,— посоветовал Дзюба.
— Ну-ка, Любезнов, попробуйте встать,— Татьяна помогла ему подняться.
Лицо матроса побелело.
— Вот трещина не исключена,— сказала Татьяна.
— Так лечите меня. Только активно лечите! Татьяна ответила: лечение сейчас одно — холодом. На ушибленное место надо положить лед. И сразу же сделать укол.
— Нет. С уколом ничего не выйдет. На укол я не согласен.
— Пойду, а то Маринка на камбузе одна,— проговорил Дзюба, видя, что ничего страшного с Любезновым не произошло, кроме того, его раздражало бормотание матроса.—Лед я с Маринкой пришлю,
— А лубки наложить вы тоже не хотите? — невольно улыбнулась Татьяна.— Нога будет в полном покое.
— Лубки? С удовольствием!
Татьяна достала все необходимое. Только во время сильных толчков она вспоминала о шторме, на секунду замирала, но сначала рядом был Дэюба, теперь вот надо успокоить Любезнова: некогда бояться.
— А в лубках нога не онемеет? — спросил обеспоко-енно Любезнов. И как же ни тогда положите холод?
— Ушибленное место оставлю открытым, забинтую выше и ниже. А вообще, врач ноте не должен сообщать больному, какие меры он принимает.
— Смотря какому больному. Я пациент медицински подкованный.
Дверь лазарета растворилась, показался мокрый берет матроса Еременко.
— Как там нога? На месте? — весело спросил и подмигнул приятелю.
— На месте,— сказала Татьяна.
— Тогда давай, Толик, кончай сачковать! На палубе делов и делов! — все так же весело объявил Еременко, словно приглашал Любезнова на интересную прогулку.
— Вы слышите, доктор?! Это же бездушная амеба! Какой я сачок?
— Ему нельзя двигаться,— подтвердила Татьяна,— Лежите, Любезнов, я сейчас вернусь.
Она опять почувствовала тошноту, головокружение. Хоть на несколько минут в свою каюту. Заперла дверь иа крючок. Одну минуту, еще хоть одну минуту полежать, пока пройдет это скверное состояние. Только бы там, на палубе, не случилось новой беды.
А теперь надо встать. Непременно встать и пойти к Любезнову — но нет сил подняться. Спазмы в желудке, в груди. Когда же кончится этот ужас?! А если штормить будет еще несколько дней? Что тогда?
Пересилив себя, поднялась. Кто-то осторожно постучал. Татьяна откинула крючок и очутилась лицом к лицу с Виктором. Балансируя, он держал в одной руке тарелку с котлетами, в другой — большой апельсин.
— Татьяна Константиновна, извините. Я знаю, у вас там люди. Но вы не ужинали.
— Не хочу ничего есть,— сказала Татьяна и села в кресло, радуясь тому, что еще несколько минут побудет возле спасительной койки.
— А я не уйду, пока не поедите,— твердо произнес Виктор.— Когда качка, надо есть. Вам лучше станет.
— Почему вы решили, что мне плохо? — Она хотела спросить весело, непринужденно. Но голос звучал довольно жалко и фальшиво.
Виктор поставил тарелку на стол, мягко ответил:
— Ну кому в шторм хорошо? А вы — женщина.— Он положил котлету на ломтик хлеба.
— Нет, нет!
— Знаете, как уговаривают детишек? За папу, за маму, за дядю Витю.
Теперь он был старше, сильнее. Татьяна заставила себя жевать безвкусную, горьковатую котлету.
Никто никогда не уговаривал ее поесть, не заботился о ней. Вероятно, про компот Виктор сказал для нее. Не мог бросить наушников, уйти от передатчика, вот и сказал, чтобы подбодрить. А вырвал минутку и прибежал с этой тарелкой. Смешной, милый Витя!
Вспомнил ли Николай Степанович хоть раз о ней? Нет, наверное. До нее ли в такой шторм?!
Виктор стоял у раскрытых дверей,
— Утихает шторм. Скоро все будет в норме,— негромко говорил он, очищая апельсин.— На палубе полный
порядок. Все закрепили. И прогноз я принял отличный. Выскочим мы скоро из этой свистопляски.
Татьяна подозревала, что насчет шторма Виктор сочиняет, но была благодарна ему за эту ложь, за участие.
— Мне надо идти, Виктор Дмитриевич. В лазарете ждут.
Татьяна действительно чувствовала себя гораздо лучше — то ли от котлет, то ли от успокаивающих слов Виктора.
— Вот еще витамины.— Он протянул ей разделенный на дольки апельсин.— Люди домой апельсины возят, а мама мне их с собой в рейс дает.
От кисловатой дольки тошнота совсем прошла.
— У вас очень заботливая мама,— сказала Татьяна, чтобы сделать ему приятное.
— А разве мамы бывают не заботливые?
— Бывают. Иногда бывают,— Татьяна невесело усмехнулась.
— Моя уже старенькая. Я самый младший в семье. Татьяна поднялась.
— Спасибо вам за внимание, Виктор Дмитриевич.
В лазарете похрапывал Любезнов. Пузырь со льдом съехал на палубу. Татьяна подняла его, положила матросу на ногу. Выйти бы наверх, посмотреть, что там. Но, вспомнив, как наваливаются пенистые горы, Татьяна решила не ходить. Опершись локтями на стол, она опустила голову на ладонь и закрыла глаза.
Так может сидеть сколько угодно. В лазарете, на койке—больной. Попозже пойдет проведает Дзюбу. Ожог тяжелый, обязательно поднимется температура. Но хуже всего, что через день-два они опять подойдут к экватору и начнется жара. А жара Дзюбе противопоказана. Разве только запереть его в каюте, где есть кондишен, чтобы избежать серьезных осложнений. Хорошо, что прихватила с собой справочники. Как лечить ожоги, она знает, а вот практически сталкиваться с этим не приходилось. Хоть бы все прошло благополучно и улегся бы ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126