Однако во мне появилось что-то от перфекциониста, – и снова тот же искренний смех веселого хозяина студии. – Над последней композицией я работал пятнадцать лет.
– Вот это должна быть запись!
– Так и есть. Скажу тебе честно, это самое лучшее из всего, что я написал за свою жизнь.
Я почувствовал, что пора сменить тему:
– Музыкальные сессии, на которых создавалась «Люби меня этой ночью» легендарны…
– Да, Скотт, да! Их по праву так называют. Все приходит одной мощной волной. Мы пришли на студию вообще без ничего. У нас был только ящик пива «Burch Bavarian» и две пачки каких-то булочек, насколько я помню, – дружеский смех. – Спустя шесть дней мы выдали все, что когда-либо исполняли «Stingrays». Это получилось сразу, само собой, все их песни до единой. Мы не смогли повторить это. Пытались, но ничего не получилось. Пришло – и ушло.
Он вперился взглядом в черную дыру.
– Но, конечно, на самом деле не ушло совсем, – сказал я. – Ведь вы зафиксировали все это на виниле.
– Верно, верно, – он тоскливо заулыбался. Я почувствовал жалость и сострадание к нему.
– И были ведь еще более великие триумфы. Вот «Vectors», одна из самых плодотворных серф-групп шестидесятых.
– Да, я сделал их тем, чем они были, – он сказал это без всякой иронии.
– И, разумеется, настоящая вершина творчества Контрелла – Луиза Райт и композиция «Прилив волны огня».
– Да, – бодро сказал он, – эта запись уничтожила меня. Когда я выбрался из этого, я был не более, чем обугленным хрящиком.
– Я так понимаю, что эти сессии и сами по себе были чем-то совершенно невероятным.
– Конечно, Скотт, и еще как! По-моему, я тогда потратил три дня, пытаясь улететь в Хор Лагеря Мормонов…
Я засмеялся. Он – нет.
– А вокруг были люди, они бегали туда-сюда, вкалывали посменно, и большинство – лучшие музыканты города.
– Да, я чувствовал себя как Адольф Гитлер в бункере, пытавшийся оттуда организовать оборону Берлина. Ну, нетрудно, думаю, вспомнить, чем это для него закончилось, – добродушный смех. – Кругом гремели взрывы… в головах людей. Кровь на стенах… набрызганная из шприцев. Кровь, льющаяся по мускулистым рукам гитариста. Ударник зациклился на своем члене…
В три часа утра многое может сойти с рук, но я решил, что лучше будет прервать его:
– А почему бы нам не поставить эту историческую пластинку прямо сейчас?
Песня начиналась громким ревом – словно океан накатывается на побережье. Затем этот звук как бы сместился, словно его затянуло в какую-то трещину – пластинка была порядком поцарапана. Когда вступила Луиза Райт, ее дразнящий, молящий голос перехватило, словно она запела на виселице в тот самый миг, как упала крышка люка. Слушать это было невозможно. Я поднял иглу.
– Извините за этот бардак, ребята. Малость перепутал. Похоже, это хор аутичных детишек – чертовски интересно, но на музыкальную запись не похоже.
Деннис рассмеялся – так, будто он совершенно не понял, что тут такого смешного, но всего лишь старался быть вежливым.
– Возможно, это из повторного выпуска, Скотт. На дешевом виниле. Вот половина проблем сегодняшней индустрии звукозаписи.
– А другая половина?
– То, что я был… очень занят.
Мы с ним рассмеялись. Так мы и просидели всю ночь, ставя все, что приходило мне на ум – из антологии Контрелла «Золотые годы», из альбома «Величайшие хиты «Stingrays», несколько простеньких ранних записей, которые он кому-то там посвятил, здесь маримба, там вокал. Между музыкальными отрывками я расспрашивал его обо всем, что взбредало в голову, и он отвечал с той же преувеличенной сердечностью, которая слушателям наверняка должна была казаться абсолютно искренней. Надо было видеть, как он взмок от пота, заглянуть в суженные, как булавочные головки, зрачки, чтобы понять, что на самом деле он был на грани обморока.
Думаю, я догадывался, что в шесть это все не закончится. Какая бы экзотическая комбинация стимулятора и наркотика ни циркулировала сейчас в его крови, он встретил рассвет с видом вампира, с иммунитетом к солнечному свету.
– Поехали обратно на пляж, – предложил он, когда я закончил эфир. – Позавтракаем, – он улыбнулся, его обветренная нижняя губа лопнула.
Я сгреб со стола несколько кассет и свой магнитофон «Сони».
Мы вылетели на автостраду Тихоокеанского побережья; Большой Уилли – за рулем «флитвуда», мы с Деннисом – на заднем сидении красно-коричневой кожи. Мы немного поболтали, Деннис был мил и дружелюбен.
– А ведь ты слушал ту кассету, да? – вдруг выдал он льстиво и вкрадчиво – и застал меня врасплох.
– Ага, только самое начало. Пока не понял, что это ошибка.
Он улыбнулся:
– Знаю. Я даже могу точно сказать, сколько ты прослушал. Пятьдесят шесть целых, три десятых секунды, – рассветные лучи отражались от его темных очков. – Вот тогда я и понял, что с тобой все в порядке, – он рассмеялся своим дружеским смехом. – Это мы с Шар занимаемся любовью. Если хочешь знать правду, так это последний раз, когда мы этим вообще занимались. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Ни хера ты не понял. Это было перед самым «Tidal Wave». Я оттрахал ее в жопу. Величайшая ошибка моей жизни. Знаешь, наверное, как некоторые из этих сучек корячатся насчет получить хрен в задницу? Мамочка им говорила, так делать не надо, или что-нибудь в этом роде. А мне-то что оставалось? У нее дырка была уже никакая. Трахать ее в дырку – все равно что хреном воздух пинать. Ну как бы там ни было, она вся взвилась, хотя точно могу сказать – ей понравилось. Но ведь не полагается, чтобы это нравилось. Католическое чувство вины или что там еще. Но вышло так, как вышло – и вот, пожалуйста, тысяча девятьсот шестьдесят девятый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112