ни вульгарно-фаллических, похожих на бутылку кока-колы очертаний «кор-веттов» семидесятых. Это была глянцевая блестящая греза с впрыском топлива, трогательная, как воспоминание о первой любви.
Я всмотрелся в окно. Салон был новехонький. Четырехскоростная коробка передач «Borg-Warner», заводской запах. Глубокие сиденья черной кожи были сделаны на заказ, кожа насыщенного яркого цвета казалась живой.
Единственным незначительным изъяном в машине был рубчик на спинке пассажирского сиденья, по клиновидной форме можно было понять, что туда втискивали доску для серфа так, что она торчала из окна.
– Ты занимался серфингом?
– Руки убери, – резко ответил он.
Я касался хромированной дверной ручки. Деннис тщательно вытер отпечатки моих пальцев рукавом.
– Извини, – он добродушно засмеялся. – Но когда дело касается этой машины, я становлюсь прямо фанатиком, – я видел, что он мелко дрожит от возбуждения. – Ага, серфингом я занимался, – это прозвучало по-мальчишески. – Мало кто знал, сколько я тренировался. Я ходил на доске один. Вверх по побережью. На Ринкон. У меня хорошо получалось. Однако, я думаю, что мне просто не особо нравились остальные парни. Большинство серферов – мудаки. Поэтому я в конце концов бросил это занятие. Из-за того, что – спасибо «Beach Boys» – все волны были забиты мудаками. Типами вроде «Vectors», как Марк и Гарри. Я тебе о них рассказывал?
– Ага, рассказывал.
– Но у меня получалось отлично, Скотт. По-настоящему классно. Эх, приятель, да я выходил на доске перед рассветом, лишь бы не было всех этих мудаков. Сколько раз я себе задницу чуть не отмораживал. Даже в гидрокостюме. Как-то утром я ходил один и чуть не утонул. Порой я буквально чувствовал, что неподалеку кружат акулы, видел их плавники. Но они на меня ни разу не нападали, до сих пор не знаю, почему. Может, потому, что у меня настолько холодная кровь, что они даже не замечали меня, – он расхохотался, будто выдал отличную шутку. Потом указал на заднюю дверь гаража: – Пошли. Я хочу показать тебе кое-что еще.
Эта дверь выводила на узенькую внутреннюю лестницу. Солнечные лучи пробивались сквозь верхнее грязное окно, прорезали пыль. Деннис начал подниматься первым.
На половине подъема к стене была прислонена старая доска для серфа с пожелтелой смазкой; мумифицированная доска из сгинувших времен.
– Это твоя?
Он приспустился:
– Ага. Я сам ее сделал, – он перевернул доску, сдул с нее пыль. – Мой собственный дизайн. Тем летом я работал в магазинчике в Хермозе. Конечно, и дизайн потом сперли – как и все другое. Я мог бы на этом разбогатеть и всю жизнь отдыхать на Гавайях – если б вместо этого не подался в музыку. Я был инженерным гением. Видишь, какое ребро? – Он прошелся пальцем вдоль кромки. – Эту форму я придумал во время одного бензедринового прихода в июле шестьдесят второго, – он задумчиво улыбнулся. – До сих пор помню ту офигительную экстатическую ночь, – на миг на его лице появилось страдальческое выражение, но он тут же засмеялся, показывая, что не принимает себя слишком уж всерьез.
Мы продолжили подъем.
В комнате на самом верху было темно, окна были закрыты плотными жалюзи. Я почуял легкий аромат сладких духов Шарлен, и по спине пробежал холодок. Деннис распахнул жалюзи на одном из окон, впустив свет. Я понял, что это за комната еще до того, как он объявил:
– Моя старая спальня. Я в ней вырос.
Это была комната подростка из пригорода Лос-Анджелеса, где-то начала шестидесятых годов: двухъярусная кровать в колониальном стиле (на такой могли бы спать Дэвид и Рики).
Потускневшие розоватые фотографии серфинга, вырезанные из журналов, были приклеены к зеленовато-голубым обоям полосками желтого скотча. Хорошо сделанный ларь, тоже в колониальном стиле, на котором лежали кольца, наручные часы и пожелтелый носовой платок. Торшер с бирюзовым пластиковым абажуром стоял рядом с портативным черно-белым телевизором цвета морской волны. На прикроватном столике стоял проигрыватель RCA 45, на нем была поставлена пластинка «Stingrays» с песней «Шторм любви». Это было как оказаться в застывшем историческом святилище, в которое со времени его создания никто не заходил.
Я тронул глобус на столике в углу. Выступали очертания горных хребтов, а окрашенная в розовый территория в Африке была помечена «Бельгийское Конго». У меня был точно такой же. На самом деле, вся комната во многом была похожа на мою собственную. Я поглядел на шкаф, любопытствуя, не лежит ли в нижнем ящике колода игральных карт из Тихуаны, припрятанная под оставленным на память «Руководством для бойскаутов».
– «Beach Boys» ведь говорили об этом, верно? – заговорил Деннис. – Кредитуй, когда этого стоят.
– Это где такое?
– В «In My Room», – он мягко улыбнулся, да и вообще стал спокойнее, таким я его еще не видел – он был совершенно безмятежен, словно эта комната хранила все его внутреннее спокойствие. Он открыл дверцу шкафа: – Вся моя одежда.
Здесь были ветровки пламенно-алого и темно-синего цвета, клетчатые рубашки «пендлтон», полосатые мадрасские рубахи с коротким рукавом, белые «левисы» и один-единственный серый костюм. На полу шкафа стояли высокие башмаки «Clark» «для пустыни», сандалии «хуарачи», изношенные в хлам синие ботинки «вперед-вперед», разваливающиеся кеды. Деннис провел пальцем по узким лацканам серого пиджака:
– Снова входит в моду. Пожалуй, эти вещи опять можно носить.
В шкафу пахло шариками от моли, но когда он закрыл дверцу, я вновь почувствовал запах духов Шарлен. Мне показалось, что он исходит от двухъярусной кровати. Я коснулся ее стойки:
– У нас с братом была такая кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112