Санду выглядел весьма надменно, как и полагается кучеру такой дорогой кареты, черный бархатный жилет и высоченный накрахмаленный воротничок, строгий взгляд и легкая ухмылка. Едва братья плюхнулись на сидения, он стеганул лошадей и экипаж помчалась по узким улочкам Вечного Города, путая следы. Он громыхал по темным и сомнительным переулкам, поднимая тучи брызг из затхлых вонючих луж и вызывая хриплый лай полусонных шавок. Санду пару дней изучал этот маршрут, но сейчас, от волнения, что ли, все-таки умудрился основательно запутаться. Куда-то повернув, лошади уперлись в тупик, еле-еле успев затормозить. Где-то наверху хлопнуло окно и вниз полетел колченогий стул, Санду заорал:
— Мадонна, поаккуратнее.
— Нечего здесь по ночам разъезжать, шуметь и честным людям спать мешать.
Следом полетел еще и цветочный горшок, разбившийся на крыше кареты и осыпав сидящих на облучке землей и осколками глиняного горшка Эх, жалко, совсем нет времени, а то проучили бы честного человека. Хочешь — испытай острые клыки Раду, хочешь — ножи Кастильо, да и Санду с Джелу так круто намнут бока, что к утру помрешь. Но сейчас не до развлечений, да и если на этих невежд так реагировать, половину Италии придется замочить — вздорный и скандальный народец.
Выехав из тупика, беглецы немного сбавили темп — странно, когда карета несется с такой скоростью. Степенность — вот что не вызывает подозрений. К тому же их никто не преследовал.
Десятки бандитов, выпущенных из своих камер, воевали с тюремщиками. Острог пылал и небо на юго-востоке города было окрашено заревом.
На via Lombardi стали попадаться поздние прохожие и встречные экипажи, размеренно цокающие по мокрой мостовой. Проследовала большая группа вооруженных карабинеров, которым испортили окончание праздников. Санду притормозил и поинтересовался у командира сонных солдат:
— Куда торопитесь?
— Бунт в остроге Армито. Могли вырваться смертники, а им терять нечего. Так что будьте аккуратнее.
Санду поблагодарил за информацию поехал в сторону Ардженто. Из окна в грязь полетели маски Арлекино, Коломбины, Пульчинеллы. Маскарад окончен.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
МОСКВА, 1991
ТРИ ЛЮБВИ, ТРИ СТЫДА
Три вещи отчаянно любил товарищ Лакьюнов и в должности председателя, и в менее заметных, и за все три любви ему было невероятно стыдно:
— коммунизм любил за красивую идею и стыдился за бездарную реализацию, за предателя горбатого Мишку, за сталинские репрессии…
— женщин любил за большие груди и стыдился за свою слабую эрекцию, за верную жену и за то, что не звери ведь…
— стихи любил за сочные рифмы и стыдился, что такой солидный, с большим партийным стажем, а такими глупостями занимается…
Любовь, любая любовь, вещь сугубо интимная, любовь вообще можно назвать вещью. Ей не хочется делиться ни с кем, но иногда она встает поперек горла, как рыбья кость. Вот тогда-то нужны близкие друзья, чтобы в трудную минуту поведать им, о чем душа тоскует, задать самые нелицеприятные вопросы и получить самые честные ответы.
Тихим и незаметным апрельским вечером, когда календарная весна еще даже не на равных тягалась с реальной зимой, Лакьюнов имел все шансы получить только честные ответы, ибо принимал своего давнего дружка, товарища Вязова. Прямой, как линия электропередач и бесхитростный, как палено, бывший пехотинец, он стал министром обороны огромной страны, чудом избежав многочисленных междоусобных дрязг и интриг. А все благодаря фирменному рецепту — избегать скользких тем. Как начинаются странные беседы, с двойным дном и задним смыслом, рот на замок и ни-ни. И пусть себе считают чурбаном и тугодумом — главное, чтобы военный костюмчик сидел.
Два друга удобно устроились в креслах в кабинете Лакьюнова, пили армянский коньяк десятилетней выдержки.
— Твое здоровье!
— И вам того же с кисточкой!
Они закусывали свежайшими и вкуснейшими рижскими конфетами и спрашивали друг друга исключительно о болячках:
— Вяз, как давление?
— В норме, как в откатнике пушки. Только левое веко иногда дергается. А что у тебя.
— Для моего возраста не так уж плохо. Только ноги по утрам сильно немеют.
— А ты растирай их спиртиком…
После трех рюмок вопросы любопытного Лакьюнова стали позаковыристее:
— Вяз, скажи, мы кто, коммунисты или коммуняки?
— Коммунисты!
— А Мишка Горбатый, он кто?
Вязов напрягся. Казалось, на его лбу отпечаталось, как мозги сбились в кучку на экстренное совещание:
(— не ловушка ли? не проверка ли на лояльность, как Андропов уважал, напоил, жучила, а теперь думает язык развязать, может и магнитофончик зарядил…)
Вязов сжал зубы, как партизан на допросе и по всему телу выступило такое количество пота, словно роет окопы в Египетской пустыне в жаркий день. Впрочем, на конкретном ответе Лука и не настаивал.
Еще через три рюмки партийные проблемы ушли на задний фланг, где и растворились. На смену пришли беседы… да, именно о них, о бабах. А что, разве не мужики собрались?! Да еще какие бравые!
— Вяз, а помнишь ли официантку из столовки в Высшей Партийной, ох и ядреный бабец…
— Да уж как не помнить…
— Да, сиськи у нее сладкие, что два астраханских арбуза, и родинка под левым соском, как черная семечка. Аппетитнейшая барышня… Всю жизнь бы в нее…
— Ух черт, уж не разведчик ли ты?
— С чего это?
— Да такие пикантные подробности про родинку откуда тебе известны?
— Вяз, а голова у тебя есть, или только головка? Или ты министр без головы.
Вязов обиделся и надулся.
— Да не дуйся ты, а пораскинь мозгами, откуда мне это может быть известно?
— Рассказал кто?
— Нет, ты еще подумай
От неожиданной догадки главный оборонщик аж покраснел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138