00 23-го августа он уже сидел на обшарпанном стуле в не менее обшарпанном кабинете с портретами Ленина и Дзержинского и сбивчиво докладывал:
— Убил, говорит, друга ради дьявольской вещицы, и не будет мне покоя ни на земле, ни на небе. Помолись, товарищ священник, за душу убитого и мне подскажи, как грех замолить.
— Ну и…
— Ну, тут и доперло, что надо…
— Экие ты, однако, словечки гадостные употребляешь. Ну, Склифосовский. короче давай, ишь, размусоливает…
— Ну, пошли мы с ним недалече, где жертву схоронил, а сам все думаю: Как увижу тело, так и скручу бандюгу!
— И что же помешало подвигу?
— Мы к старому трехэтажному дому, там еще с другой стороны раньше химчистка была, стена глухая, окна и двери забыты досками. Под ногами — подозрительный люк, на висячий замок закрытый. Убивец подходит к нему, нагибается, ключ достает и говорит: Сейчас открою и полезем вниз, святой отец. Я тут в подвале живу, там и корешка схоронил. А в подвал я как полезу — толст слишком, если застряну, придется подъемным краном извлекать…
— Это точно, толст ты, батенька, как бочонок с дерьмом. Но, небось, зассало-заойкало? Очко заиграло?
— Да вот те крест…
— Не те, а вам, товарищ старший лейтенант, да и на хрен мне твой крест, мне звездочка нужна — маленькая, маленькая. Вот сюда!
С этими словами Малючков постучал по погонам:
— Усекаешь?
— Так точно!
— Во, молодец. Исправляешься.
— Стараюсь…
— Хорошо. Если из церкви выгонят, к нам в отделение пойдешь служить…
Далее последовала многозначительная пауза и опер добавил, давясь от смеха:
— Дворником…
Григорий не мог себе позволить хлопнуть дверью или перестать общаться с хамским опером или даже обидеться по настоящему. Но не надуться не мог, Малючков же примирительно похлопал его по плечу:
— Да ладно… Это я пошутил. Так пришел злодей к тебе через три дня, как договаривались?
— Нет, ждал его, да напрасно.
— Понятно. Место запомнил?
— Как дорогу в церковь.
— Ну, тогда и почапали. Чего резину тянуть?! И так сколько дней с этим путчем пропало.
— Что, и мне идти?
— Конечно!
— Божья матерь! — еле слышно прошептал Гриша, но опер расслышал, расслышал последнее слово.
— Ты что это мать поминаешь? Уж не мою ли?
У Гришкиного носа застыл матерый кулак:
— Божью матерь. Молюсь ей, святой деве заступнице, чтобы ничего с нами не произошло плохого.
Опер опять развеселился:
— Смотри, не халтурь, хорошо молись. А пока поднимай брюхо, поехали.
— Что, прямо сейчас?
Опер хмуро глянул исподлобья, заканчивая дискуссию:
— Подожди во дворе. Сейчас команду соберу и отправимся к твоему дружку. Надеюсь, ты ничего не перепутал.
— Своими глазами не видел, как мне рассказал…
— Вот я и говорю — надейся!
Еще минут через двадцать-тридцать, старый милицейский УАЗик, тарахтя и фыркая и активно портя экологию, подъезжал к указанному месту.
ИСТОРИЯ В БОМБОУБЕЖИЩЕ
Через полчаса после визита Распутина с ценной информацией, следственно-оперативная группа в составе опера Малючков и его дружка следака Грищука, хохла и пошляка, стояли перед входом в убежище. Вместе с ними туда собирался залезть и плешивый судебный медик Иваныч, в просторечии — Доктор( хотя его пациентам помощь уже не требовалась), а также приземистая овчарка по непонятной кличке Колли. Несколько бледный, и, одновременно, чуточку зеленый, чуть поодаль нервно и боязливо переминался с ноги на ногу осведомитель. Вниз ему разрешили не спускаться — действительно может застрять, но и домой не отпускали. Малючков ему напутственно подмигнул:
— Контролируй ситуацию. Потом роман напишешь. Когда…
Когда выгонят — так хотел сказать шутник, но решил пощадить и без того несчастно выглядящего толстяка.
Первоначальный осмотр выявил, что люк еще недавно запирался неким подобием навесного замка, ибо рядом валялись сломанные дужки.
— Фомкой сбили! — на глаз определил опер и вопросительно осмотрел присутствующих. С ним никто не спорил — фомкой, так фомкой.
Отодвинув крышку и посветив в темноту, Малючков увидел достаточно отвесную лестницу, по которой вся компания, переругиваясь об очередности, спустилась вниз. Естественно, с максимальной осторожностью.
Григорий же, как и было приказано свыше, остался наверху. Сказать, что он чувствовал себя не дискомфортно — ничего не сказать. С чем сравнить — разве что помочился на Кремлевскую стену на глазах всего честного народа. Требовалось отвлечься, поймать какую-нибудь многогранную мысль, рассмотреть ее со всех сторон — глядишь, время пройдет. Эротические фантазии не катили, не такое состояние души, чтобы думать о сиськах-письках. Ну их всех в задницу! Считалки тоже забылись. Так может вера придет на помощь — самое время для проявления ее чудодействия. Здравая мысль, богоугодная. Кстати, а какая сегодняседмица? Среда… Так-так, а о чем рекомендуется вспоминать в среду по библейским канонам, дай-то бог памяти — конечно же о предательстве Иудой Иисуса:
Итак, один из учеников…
Но воспоминания из Библейской старины не надолго отвлекли Григория:
(— что еще за гадостная аналогия?! изыди, изыди!)
Но аналогия только крепла и раскрашивалась красками. Вот уже Григория «пронзали» глаза ни за грош сданного клиента, когда того выведут в наручниках, а в ушах звенели страшные проклятия:
— Продал, Иуда! Продал, паскуда! Так гореть тебе в аду вечно!
Перепонки лопались от этого уничтожающего звона. Чтобы его не слышать, Григорий попробовал было читать Отче наш, но начисто забыл все, кроме первой строчки. Пробовал петь Аве, Мария, но он не католик, и петь не умеет, и не знает текста. Поэтому, ничто заглушало:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138