— Картошку будут есть семейные,— им только выдают. А мы, холостяки, в столовке или к ним в гости,— шутит молодой скуластый парень.
— Ты бы, Иван, в Мордовию написал, пришлют,— советуют парню.
— Накладно больно,— Иван скалит белые зубы.
— Да что накладно, у нас вон некоторые мужички самолетом из-за Якутска картоху возили.
— Может, подбросят еще картошки,— говорит Ма-карычев.
— Коли не подбросят сейчас, дале не жди. Вот-вот морозы хряпнут. Не повезешь же в спальных мешках!
— Понимаете, какая история получилась,— объясняет худой пожилой мужчина, на коленях у него два мешка: вероятно, семья немаленькая.— Обком партии заверение дал: Якутия проживет на своих овощах и мясе. Раньше централизованное снабжение у нас было, а теперь отменили. Слово-то дали, а считали картошку— в поле, еще когда она в грядках сидела. Урожай вроде добрый—слово сдержим. Выкопали — и получилось так, что кто-то нароком ли, ненароком ли, но просчитался. Вот такая история и получилась.
Об этом «почине» мы уже слышали в Якутске. Там о нем говорили с гордостью...
— А чего поделаешь? — широко разводит руками Иван и солидно добавляет: — Условия здесь такие! Север! — Помолчал и еще добавил: — Зато город выстроим — небывалый! Даже отопление и то электрическое будет...
Разговор переходит на другие темы. Рассказывают о том, как создавалась бригада, как решили бороться за звание коммунистической.
— Вообще жизнь ничего, нормальная. Вот только одна беда — с жильем плохо. Сами, наверно, видели — палатки, «Нахаловка»... А ведь сколько фабрик успели настроить и сколько еще впереди!.. Народу с каждым днем все больше надо, иной раз по две смены вкалываешь, а жилья нет, принимать народ некуда.
И опять разговор о «материалах»... Вспоминают случай. Как-то зимой два дня бетона не было: машины — на Айхал, на Айхал, даже на бетонный завод цемент вовремя не завезли. Бригада копала котлованы. И вот отмахали смену киркой, а вечером дали бетон. Люди эти, что сидят сейчас против нас, остались на стройплощадке.
До трех часов ночи шли бетоновозы. До трех часов ночи ни один из бригады не присел, не подошел к костру, не пожаловался на усталость. А когда пришла последняя машина и последние кубы бетона были положены в фундамент, то многие остались до утра— следить за электрообогревателями. Не ровен час, перегорит какой-нибудь, и тогда все — вся работ а, весь труд пойдут насмарку. Сидели подле костерка, ждали рассвета. Воздух, скованный морозом, похрустывал и шуршал, когда кто-нибудь вставал и шел к
фундаментам. Звезды дрожали в холодной глубине неба, и снег таинственно поблескивал, будто рассыпали по нему алмазную пыль. Завьялов рассказывал ребятам о том, как начинал работать на Севере, выбирая из воспоминаний самые радостные, самые веселые случаи. И от хохота, что раскатывался над костром, звенел воздух, и еще сильнее дрожали звезды, будто и они тоже смеялись.
А наутро вся бригада снова копала землю, словно бы и не было бессонной ночи и работы, от которой ноют руки, ломит поясницу и кружит голову.
— Это все Ганя, каменный человек! — опять повторяет Макарычев.— А мы уж за ним тянулись. У него правило такое: чтоб самому сделать не меньше других в бригаде. А ему же еще по начальству бегать, материалы эти чертовы выбивать!.. Не знаю, как он успевал — у меня уже голова шершавится...
— Как успевал! — говорит кто-то.— Он и обедать-то почти никогда не ходит. Принесет ему жинка кастрюльку сюда, похлебает, сидя на балке, и опять вкалывает... Ну, ничего! Сейчас отдохнет: мы ему путевку в санаторий достали. В Крым.
Ноги разъезжаются, вязнут в глине, и мысли такие же тяжелые, прилипчивые, как наши шаги... Завьяловцы, орловцы... Говорят, что народ наш неприхотливый. Нет, не то слово! Наоборот, он хочет многого, небывалого. Мало ему просто заработка, хоть и хорошего, просто дома, хоть и теплого. Ему надо город выстроить, в котором отопление и то электрическое. И ради этого он идет на любые лишения.. Но нужны ли они, эти лишения?... «А машины все—на Айхал, на Айхал!...»
Практика эта укоренилась на Севере с тридцатых годов: начинать сперва промышленное освоение месторождений, а потом уже строить жилье, клубы, школы... Но ведь тогда и годы были другие, слабее была наша экономическая мощь, а главное — другим было отношение к человеку, к удивительному нашему советскому человеку, которого никак не назовешь неприхотливым, нет! Скорее подходит сюда слово — совестливый. «Ведь работает-то он не за страх, не за деньги—за совесть»... Так почему же так все случилось в Мирном?..
В шесть часов мы были у Батенчука. Мы ждали ровно час, сидя в приемной, разделяющей два кабинета с табличками на дверях: «начальник управления», «главный инженер».
Можно было подумать, что рабочий день еще не кончился: в приемную то и дело заходили люди, спрашивали у нас: «Батенчука нет?» — и недоуменно пожимали плечами, услышав отрицательный ответ.
Да, Батенчук, видимо, совсем не изменился. Мы знали его еще по Иркутской ГЭС, где он работал заместителем главного инженера строительства и начальником управления механизации; там вообще никто не знал, когда он спит,— кажется, в любое время суток его можно было найти либо на объектах, либо в кабинете. Неугомонный человек!..
Кстати, любопытна история создания первого в Союзе управления механизации. Раньше на всех гидростройках страны существовал такой порядок: экскаваторы, бульдозеры, краны чуть ли не навечно закреплялись за строительными управлениями, участками, и те сами отвечали за их использование. При
этом, естественно, каждое управление старалось набрать механизмов побольше:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33