Так вот я мать его, а это — старшенькая дочка». Батенчук ничего не понимает, усаживает старушку на стул, воды в стакан цедит. А та расчувствовалась, руку его ловит.
«Прости, говорит, болезный, что беспокою занятого человека. Кабы покрепче была, и не пришла бы, а то ведь совсем стара стала, одна бы, глядишь, как-нито прогоревала, дитятко только вот жалко. За что она-то мучается?»
И плачет, ну что малый ребеночек. А девочка насупилась, молчит, бабку за рукав дергает, а желваки у нее на скулах так и играют. Успокоил их Батенчук, все по порядку выведал. Оказывается, Панна девочку-то бабке вроде бы на время оставила, а сама — как в воду канула. У бабки пенсия небольшая, и жили они трудно, в развалюхе какой-то снимали комнату, стало быть...
После этого разговора Батенчук пришел к нам на экскаватор. Так-то да так, ребята, рассказывает. А слова его нам косой по сердцу. Кажись, очутись тут Панна, разорвали бы мы ее на лоскутки. Однако собрались все — и к старушке, вместе с Батенчуком. Он в один день ей достал квартиру в новом доме, без очереди, незаконно. А мы ме-
блировку справили, закуток срубили рядом с домом, порося купили. Батенчук машину выделил. Так мы угля, совестно говорить, пару тонн своровали. Помогли, конечно, и материально. С той поры глаз с них не сводили, из виду не теряли.
Через год девочку, ее Люсей звали, Батенчук на строительство устроил—ученицей штукатура. А еще через год она в техникум экзамены сдала. Евгений Никанорович там преподавал, помог ей подготовиться. Наладилась жизнь у Шишкиных. И мы вроде бы поуспокоились. Только вот как-то заходит Евгений Никанорович на педсовет в техникум и слышит: решается вопрос об исключении Шишкиной из техникума за неуспеваемость. Он — к директору. «Как, почему?» — «Не успевает»,— отвечает тот. «Почему не успевает?»— «Не знаю».— «А вы про ее жизнь знаете что-нибудь?» — «Нет».— «Так вот слушайте». И рассказывает педсовету всю историю. Учителя за голову схватились: «Да как же так?! Чуть человека не погубили...»
А Евгений Никанорович с Люсей встретился. Не знаю, как он там с ней разговаривал, только она ему все, как отцу, выложила и призналась: «Влюбилась я, Евгений Никанорович, вот и занятия подзапустила...»
Пообещала наверстать. Так наверстала же!.. И снова замолчал наш сосед, улыбаясь чему-то про себя.
— Теперь уже техникум кончила. Работает в Иркутске. Кажись, замуж вышла. Счастлива. Хорошо бы ей, конечно, у нас тут, на Вилюе, поработать. Много тут наших, иркутских. И Батенчук, и Михайловский, да разве всех перечесть... А впрочем, и там она дома,
и там люди хорошие. Ну, вот вам и «иркутская история». Правда, немного не такая, как у Арбузова. Жалко, что он больно много места женщине той отвел, побольше бы о людях, о жизни их.
Мы долго еще говорили о разном. Наконец Меринов сказал:
— Пора мне. Извините.
Встал и, неловко пожав наши руки, пошел вдоль берега Вилюя, щурко вглядываясь в хмурые диабазовые покоти, что веками недвижно лежали на пути суровой реки, на эти скалы, которые только ему, этому невысокому, обыкновенному человеку, подвластно сдвинуть, уложить в тело будущей плотины.
Вечером листаем подшивку «Мирненского рабочего». Подписи под статьями: секретарь парторганизации Федор Плющ, начальник планового отдела Соловей, Рукосуев, снабженец, прораб Деревяз-гин...
Мы, литераторы, часто недооцениваем того, что фамилии — это фольклор и несут они в себе громаднейший заряд образности. Боже мой, ну и встреча! Идешь по улице, и вдруг словно груздок из-под земли,— Валечка, Валюша, Валя Колаева! И пальтецо на ней то же, зеленое, расклешенное, с большущим воротником («как у Марии Стюарт»), из которого выглядывает розовый от мороза, милый Валюшкин курносый нос.
— Валечка! Ты здесь?!..
Шесть лет назад мы жили с ней в одном доме, в Братске, в общежитии ИТР. Сколько вечеров бродили по тайге, пешком и на лыжах, сколько разговоров всяческих — о стройке и о лесах, о Бетховене, Надсо-не, Куприне, о студенческих временах и о трудной, порой непонятной нынешней жизни... И эти таинственные лунные дорожки в тайге, и Ангара, зеленогрудая под солнцем, и пыль на дорогах, попутные машины, и звонкие, пахучие груды досок, и будоражившие воображение пятна света под фонарями, которые раскачивает ветер. Ну как же забыть!.. Примерно через год после нашего знакомства она вышла замуж за инженера-проектировщика, у нее родилась дочь, и вскоре они переехали в соседний поселок: мы стали встречаться реже.
С продуктами в Братске было плохо, и дочурка Ва-лина постоянно болела: сперва диспепсией (врач сказал — оттого, что нет цельного молока, а только сухое), потом авитаминозом и еще чем-то. В конце концов Валя перебралась с дочкой к своей тетке, куда-то на Кавказ. Мы совсем потеряли друг друга из виду.
И вот теперь — эта встреча!..
— Да как же ты на Север забралась?
— Муж перевелся. Ему интересно: работа... Ну а я — я за ним, как нитка за иголкой. Не жить же врозь.
— А дочка? Валя вздохнула.
— Дочка у тетки, на Кавказе. Пробовали мы ее перевезти, да она у нас в полгода трижды, раз за разом, воспалением легких переболела... Вот так и живем.
— Ты работаешь?
— Работаю, все так же нормировщицей.
— А пишешь? — Одно время Валя пробовала писать очерки, зарисовки, и, честное слово, получалось у нее неплохо.
— Плохих писак и без меня много,— она отвела взгляд. У глаз ее уже пробегали морщинки, и лицо осунулось, повзрослело; и эти усталые интонации, и авоська в руке с консервными банками, какими-то свертками,— наверно, домашних забот полно...
Мы побродили по городу часа полтора и расстались.Валя, Валюша — эта усталая взрослая женщина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33