Дело ведь не в одном Мирном. Добавьте к нему Вилюйскую ГЭС, Мухтуйский порт, Айхал, а там, глядишь, еще несколько месторождений начнут осваивать — создается громаднейший промышленный район....
— Уютный городок Усть-Нера. Чистенький, водопровод, горячая вода...
Деловеров промолчал, нахмурившись. Наверно, не надо было напоминать ему про Усть-Неру. В темноте попыхивал огонек трубки.
— В палатках сейчас тысяча двести человек?
— Да. И зимой вынуждены будем вселять в палатки еще тысячу человек, если не больше.
— Не много ли на пятом году существования?
— Чересчур много. На мой взгляд, сейчас в палатках не должен был бы жить ни один человек.
Да, завязался здесь узелок... Кто же из них больше виноват — Тихонов, Батенчук, Ладейщиков?.. Или вот такие, как тот наш знакомец рыбак?.. Проснулись от резкого мощного удара. Наше легкое «пограничное» зданьице, как говорится, ходило ходуном; жалобно скрипели перегородки. С треском распахнулось окно, а рама, повиснув на одной петле, жалобно заскулила, раскачиваясь, будто маятник. Еще не отдавая себе отчета в случившемся, мы бросились к окну.
Над Мирным вставало пасмурное серенькое утро. Все так же маячили над стройплощадками краны, густой пеленою поднимался дым над палаточным городком, горели костры внизу, у сараев. Девчата в черных брюках и красных джемперах, весело перекликаясь, готовили на кострах завтрак. Вероятно, мы были единственными, кого обеспокоила эта не совсем обычная побудка. Лишь приглядевшись, мы увидели: в небе, над трубкой Мира, тревожно рдеет розовое облачко. В руднике произвели взрыв — дневной задел кимберлита для фабрик. Сейчас там сипло крикнет экскаватор, и по Ленинградскому проспекту потянутся вереницей самосвалы с зеленовато-голубой рудой.
Ладейщикова в городе не было: после конференции он взял двухнедельный отпуск и, говорят, ушел на охоту в тайгу.Позвонили Батенчуку.
— Рад буду встретиться. Но днем не могу... С пяти дошести я всегда па стройплощадках. В шесть приходите в кабинет, там и поговорим.
У Тихонова шло какое-то совещание, сам он по телефону говорить не смог, но передал через секретаршу: «Приходите в три».
А пока мы решили сходить в бригады.Самого Гаврилу Дмитриевича Завьялова, бригадира, мы видели мельком — он улетал в отпуск. Это невысокий, подвижный, худой человек, лет под сорок, с пристальными и теплыми, «отцовскими» глазами. В бригаде его зовут «наш Ганя».
— Надо быть каменным, чтобы так работать,— задумчиво сказал замещающий бригадира Володя Ма-карычев.— И как он все успевал — не знаю. Я два дня бригадирю, у меня уже голова зашершавила, а он ведь годами так. Вот поэтому и головная болезнь у него началась...
— Какая болезнь?
— Да головная. Знаете, работает, работает, глядишь, и чудится ему, будто он сразу в пяти местах и перед глазами все кружится. Ну, присядет, минуту-другую посидит, пот со лба рукою сотрет и опять работает. Каменный человек! И ведь работает не за страх, не за деньги — за совесть. И с людьми он обходительный: к каждому — свой ключик, за каждого болеет. Вон когда к Замащикову семья приехала, ведь Ганя все начальство обегал, за квартиру хлопотал. Семья большая, а жить негде, мы с Замащиковым на одной койке в общежитии спали. Хлопотал Ганя до тех пор, пока не договорился с начальником СМУ насчет участковой конторки. Отдали Замащикову махонький домик, где контора помещалась,— тепло, уютно, семье хорошо...
а Володя говорит о бригаде долго, с какой-то очень большой теплотой вспоминая каждый, казалось бы, самый незаметный случай.
Мы сидим подле костерка, разведенного на железном листе, в строящемся цехе завода минеральной ваты. Потолка в цехе еще нет, и в открытые пролеты железных перекрытий видно небо. С утра дует холодный «сивирка». Ветер свободно гуляет по цеху, заунывно гудит в фермах, заметает в углы колючую снежную крупчатку.
Удивительная погода на севере! С утра было солнце, потом набежали брюхатые тучи, посыпалась колючая снежная крупка. А к концу нашего разговора опять вышло солнце, снег растаял, и глинистые дороги разбрюзгли...
Володя тянет к костру большие посиневшие на холоде руки, шутит:
— Начался Ташкент до самого мая месяца. Смена кончилась, но бригада продолжает работу.
Готовятся к следующему дню. Так уж у них заведено: с вечера готовить фронт работ на завтра.К костерку подходят рабочие, садятся на чурбаки, доски, вынимают из костра угольки, перекатывая их в ладонях, закуривают. К запаху снега, свежего бетона, который только что укладывали, к запаху струганой доски примешивается крепкий дух табака, разгоряченного работой человеческого тела.
— Как завтра с тесом, Володя? — спрашивают у Макарычева, и он отвечает, что туго, но все-таки выхлопотал, день будет загружен, и бетон дадут, и тес.
— Сейчас-то ничего с материалами,— Володя об-ращается к нам, а вот летом у-ух! — Он крутит мохнатой непокрытой головой.— Бывало, три дня сидим, а потом ночью встаем работать, лишь бы первыми бетон либо доски захватить... Одни бухгалтера радовались: все отбросы, даже списанные, в дело пустили. А время-то — лето! Только работай! Обидно... Да и прошлой зимой не легче было.
— Ничего. Зато осень нас балует. Сентябрь к концу — и первый снег только.
— Осень-то хорошая, а вот с картошкой — швах дело.
Только тут мы замечаем, что у нескольких рабочих под мышками, на коленях - свернутые мешки.Узнаем, что вот уже неделю, как партком и профком стройки заняты «дележом» картофеля. В Мирный завезли овощей в половину того, даже меньше, чем в прошлом году. Мешки — под картошку. Сегодня очередь бригады Завьялова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33