Расхлябанная садовая
лавочка качнулась с коротким скрипом, похожим на едкий смешок.
Какими странными бывают иногда приходящие образы... Почему он решил,
что в этом дворике когда-то цвели левкои? Несколько странно для человека,
не имеющего об этих самых левкоях ни малейшего представления, для
человека, вообще не способного отличить рододендрон от одуванчика.
Может быть, ему просто захотелось, чтоб было именно так? Может,
причина в самой мелодии слова, в щемящей и притягательной нечеткости
образа? Это важно?
Он вздохнул свободно и глубоко, скользнул рассеянным взглядом по
ветшающей изысканности старинных стен, плотно обнимающих дворик.
Это хорошо, что Наташе потребовалось зайти к подруге, хорошо, что
подруга ее живет именно здесь, в одном из этих особняков, некогда
пригородных, а нынче - канувших в безликую урбанистическую трясину
стремительно расплодившихся панельных многоэтажек. Нужно бывать здесь,
нужно приходить еще и еще - теплыми тихими днями, когда некуда спешить.
Приходить, чтобы думать о прошлом, вникать в его душу. Это ведь очень
важно - вникнуть в душу прошлого. Это очень важно - понять, почему еще сто
лет назад человек был более человеком, чем теперь.
Да, тем, кто разводил в этом дворике левкои, кто трогал пальцами
хрустально-искристую струю ныне скончавшегося фонтана, жить было, конечно,
много сложнее, чем нам.
Расстояния, ничтожные для нас, ужасали их своей непреодолимостью;
информацию, приносимую к нам радиоволнами в доли секунды, несли к ним так
медленно спешащие почтовые лошади - несли неделями, месяцами...
Многое, немыслимое в те времена, стало нынче надоевшей обыденностью.
И все же... Все же те времена были человечнее нынешних. Почему?
Откуда-то из-за мусорных баков выскользнула большая серая собака,
замерла, взглянула в глаза с непонятной укоризной. Потом отвернулась,
улеглась, не сводя пристальных глаз с плотно закрытой двери. Виктор
неторопливо затягивался, щурясь от сигаретного дыма, рассматривал ее -
настороженную, внимательную... Тоже ждет кого-то? Ну, пусть...
Наверное, мы просто не доросли до своей техники. Наверное, нас
измотал, измочалил сумасшедший темп нашей жизни, лавина захлестывающей
мозг информации - так говорят все. Но может быть, дело не в количестве
информации, а в ее качестве? Может быть, если бы на нас с той же
интенсивностью рушились добрые новости, а не сообщения о детской
проституции, экологических катастрофах и изувеченных людях, все было бы
иначе? А может быть, информация - не причина, а следствие?
Что было раньше - курица или яйцо? Человек ли становится хуже от
переизбытка негативной информации, информация ли такова из-за нравственной
деградации человека?
Деградации? Да нет. Человек просто остается прежним. Это дико,
нелепо, но за тысячи лет мы практически не изменились. Да, мы создали
могучую технику, и с каждым годом наша техническая мощь все больше... Но
это голова и руки. А сердце? А душа? Увы... Мы пыжимся, выворачиваемся
наизнанку, пытаясь создать нетленные духовные ценности, и что? Художники,
потом и кровью пробивающие путь к туманному, не ясному еще им самим
идеалу, нередко с ужасом обнаруживают воплощение того, что они и
сформулировать-то еще не могут, в лубке столетней давности, в иконах
Рублева, а то и в петроглифах неолита, где умудрялись соседствовать
архиреализм и архиабстракция...
А мораль? Да, еще на заре нашей истории мы создали высокоморальные
заповеди, но разве стали они необходимостью нашей жизни? Куда там... Стоит
только ослабнуть вере в неотвратимость кары за нарушение законов божеских
и человеческих, стоит только истеричному маньяку крикнуть: "За всех вас
отвечаю я!", и... Сколько раз такое случалось в разных землях, в разные
времена... Почему он так силен в нас, этот косматый полузверь, впившийся
грязными пальцами в окровавленную дубину, рыщущий налитым хищным взглядом:
кого бы это?!. Почему так часто побеждает он в схватке с просвещенным
разумом? Почему драгоценности своего интеллекта разменивает человек на то,
чтобы измыслить новые способы совершения недозволенного, чтобы сотворенную
гадость представить благодеянием?
Почему ради сиюминутной сытости человек способен с идиотским
упорством рвать нити, на которых держится не он один - весь его мир?
Могучим умом Хомо Сапиенса понимая неминуемость катастрофы, отмахиваясь от
этого понимания волосатой лапой питекантропа - почему?..
От внезапного басовитого лая Виктор вздрогнул так, что рахитичная
скамейка едва не развалилась - это собака, о существовании которой он и
забыл уже, вскинулась, метнулась к мусорным бакам.
Двигалась она, впрочем, с ленцой, соображая, что ведь все равно не
успеет. И не успела. Причина ее негодования - невесть откуда возникший
рыжий матерый котище - без особой даже поспешности ретировался на
ближайшую липу. Там, на высоком суку, он уселся с обиженным видом,
наблюдая насуплено и мрачно, как собака усаживается на прежнем месте -
старательно и надолго. Затем, выждав от греха (мало ли какая гадость может
угнездиться в собачьем уме?) кот осторожно спустился на пыльную землю,
короткими перебежками двинулся к какой-то лишь ему ведомой цели. Он
надолго замирал, пристально и неодобрительно взглядывал на собаку, причем
толстый ухоженный хвост его конвульсивно подергивался от омерзения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75