..
И приходилось лезть в темную духоту Хижины, гладить по голове,
уговаривать, что не может он кормить Прорвочку, пробовал уже, не
получается, что все говорят: кормить должна Кошка, у всех так.
И Кошка кормила, хныкая, жалуясь неизвестно кому на его, Хромого,
лень и неспособность к такому простому.
А потом Кошка засыпала, пристроив укутанную в шкуры посапывающую
Прорвочку у Хромого на животе, уткнувшись ему под мышку, и Хромой дремал -
чутко, не шевелясь, боясь захрапеть, боясь потревожить обеих. Он только
тихо рычал изредка, когда кто-то неведомый проплывал под хижиной, задевая
шаткие сваи.
В тот вечер Хромому тоже не удалось досмотреть закат. Помешал Щенок.
Он подошел - сгорбившийся, дрожащий, постоял поодаль, прижимая к грязной
груди крепко сжатый ободранный кулак, заискивающе поморгал слезящимися
глазами: а вдруг не прогонят? Выждав, присел неудобно и настороженно,
готовый при малейшем признаке неудовольствия Хромого отпрыгнуть и убежать.
Но Хромой неудовольствия не проявлял. Станет он замечать всякую дрянь!
Щенок был дрянью, потому так и остался Щенком, несмотря на изрядную
уже плешь и стертые зубы. Пока был жив Однорукий, он был Щенком
Однорукого, теперь же, когда об Одноруком забыли, стал просто Щенком. Был
он слаб и жалок, как Однорукий, и был он вечным посмешищем, как Однорукий,
но Однорукий был умный, и об этом помнили, пока он был жив. А Щенок был
глуп, как щенок.
Единственно, что было в нем примечательного, так это умение исчезнуть
с поразительным проворством за мгновение до того, как станет опасно.
Хижины у него не было, и спал он над водой прямо на сыром промозглом
настиле, цепляясь за него во сне удивительно прочно; и часто ему
приходилось спать у самого берега, потому что дозорные снимали по вечерам
мостки, как только к Хижинам возвращались последние из Людей, а где будет
ночевать Щенок их не волновало. Но почему-то Щенка никто не ел. Может быть
потому, что он был невозможно костляв, - питался ведь всякой дрянью,
обгрызенными многими до него отбросами и скудными подачками в редкие для
племени сытные дни.
Некоторое время они сидели молча, и Хромой смотрел на закат, а Щенок
смотрел на Хромого. Потом Щенок тихонько всхлипнул. Безрезультатно.
Всхлипнул еще раз - громче, жалостнее. Хромой чуть повернул голову,
разлепил брезгливые губы:
- Э?
Щенок едва заметно придвинулся, задышал часто и прерывисто, не смея
еще надеяться, что Хромой снизошел слушать:
- Могу говорить?
- Говори, - Хромой снова отвернулся, зевнул длинно и громко. - Или не
говори. Мне одинаково...
Щенок зажмурился, с присвистом вздохнул, дрожа от осознания
собственной наглости:
- Хромой... Хромой добрый к слабым. Хромой... сделает нож? Мне -
сделает?
Хромой повернулся к нему всем телом, выпучив глаза и приоткрыв рот в
беспредельном изумлении:
- Зачем?
- Я слабый. Будет нож - буду сильным.
- Ты глуп, - Хромой овладел собой, скривился презрительно. - Ты не
понял. Я соглашусь. Стану делать. Придут Люди. Спросят: "Для кого?" Я
скажу: "Для Щенка". И они будут смеяться. Они скажут: "Ты заболел
головой".
Щенок неуклюже поднялся, спрятал за спину все еще стиснутый до
белизны в пальцах кулак:
- У меня есть... Ни у кого нет, а у меня - есть... Он красивый.
Красивее всего. Сделаешь нож - отдам...
- Красивый - кто?
Щенок отступил на шаг:
- Не скажу. Сделай нож - тогда...
- Ты глуп, - Хромой с брезгливым интересом рассматривал Щенка. - Ты -
слабый. Я - сильный. Отберу. И не будет у тебя ничего. Ножа не будет. И
этого, в кулаке - тоже не будет.
- Не отберешь, - Щенок отступил еще на шаг. - Убегу. Я - быстрый. Ты
- хромой. Не догонишь... - Но в голосе его, дрожащем, жалобном,
уверенности не было.
- Ты - быстрый. Бегаешь быстрей меня. - Хромой не сводя со Щенка
насмешливых глаз, просунул руку за полог Хижины. - Там копье, - пояснил
он. - Полетит быстрее, чем ты бегаешь. Догонит.
Слезы ручейками потекли по заросшим дрянным волосом впалым щекам
Щенка. Он дернулся было бежать - передумал, остался на месте, моргая
испуганно и жалко. Потом медленно, оседая на трясущихся, ослабевших ногах,
придвинулся к Хромому, разжал потную ладонь:
- Вот. Хромой добрый - не обидит слабого.
Хромой глянул заинтересованно, не понял, вскинул недоумевающий взгляд
на Щенка. Ему показалось, что тот слишком долго и сильно сжимал кулак, так
сильно, что порвал кожу ногтями. Но кровью не пахло. Хромой вгляделся
внимательнее, осторожно дотронулся. Снял непонятое с трясущейся ладони
Щенка, поднес к глазам.
Камень. Маленький, гладкий. Как галька. Щенок взял из реки? Темный. И
алый. Снаружи - темный, глубоко внутри - алый. Хромой недоверчиво пощупал
камень. Маленький... Вгляделся в него снова - глубокий. Как озеро... Так
бывает?
Щенок навалился сзади, сопел, впившись завороженным взглядом в алую
искру то меркнущую, то вспыхивающую вновь:
- Протяни к Слепящему, - прерывистый шепот его был жарким и влажным,
он неприятно щекотал ухо, но Хромой, не выказав раздражения, не
отстранившись даже, послушно вытянул руку к пылающему закатному зареву. И
дернулся вдруг, завизжал в бессловесном восторге, как детеныш, как
маленький. Как щенок. Потому, что в пальцах его вспыхнул теплым алым
сиянием маленький кусочек заката. Настоящий, живой. Свой.
Щенок громко всхлипнул над ухом, и Хромой опомнился.
- Не погаснет?.. - он коротко глянул на Щенка и поразился - такой
бесконечной тоской полнились эти пустые и тусклые обычно глаза, в которых
дрожали теперь жидкие отсветы невиданного камня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75