Вечером, пока Тимоха распрягал коня, Раник, не сняв даже бахил и не вытряхнув сена из-за воротника, сел на свой скрипучий велосипед, повесил сумку на руль и торопливо заскрипел в Груково — работа завершена, нужно это как-то уважить, отметить, а магазин может закрыться...
Вначале, когда Света, приехав прошлым летом на каникулы, познакомилась с Толей и тот стал слишком часто бывать в Житькове, все это не понравилось Кагадею. Он только крутил носом и искоса посматривал на хлопца — видно, не такого мужа желал дочери:
— Подумаешь, нашла какого-то Раника. Будто хлопцев ей нету.
Но после того как влюбленные поссорились, в душе у Тимохи что-то перевернулось, и он, то ли из сочувствия к хлопцу, то ли и в самом деле зять понравился ему, стал относиться к Ранику совсем по-отцовски.
А поссорились молодые так. Однажды на танцах в Млы-нарях молоденький и красивый летчик в новой, только что полученной в училище офицерской форме — к ней он и сам еще не успел привыкнуть — пригласил Свету на польку,
а потом весь вечер никому не уступал ее, танцевал только с нею. Они и дамский вальс танцевали вместе — Ранику трудно было понять, то ли это летчик повел девушку в круг, не обращая внимания на то, что танец дамский, то ли Света сама вынуждена была пригласить его.
Они танцевали, а Раник неприкаянно слонялся из угла в угол и не находил себе места в клубе: то подойдет к гармонисту, поговорит, то присоединится к хлопцам, постоит, то с девчатами попытается шутить. Но, понятно, нигде ему не стоялось и не сиделось. И Раник ушел с танцев, не дождавшись конца. Назавтра в Житькове не слыхать было его скрипучего велосипеда. Не показался он ни через день, ни через два, ни через неделю.
А летчик после столь бурного вечера вел себя как-то странно: он будто не замечал Свету — не подходил к ней, не разговаривал. И вообще делал вид, что они не знакомы. Почему он так вел себя, никто до сих пор не знает: так и осталось это загадкой. Когда же отдых у летчика подошел к концу и он уехал, Света села на велосипед и сама зарулила в Авдейково. Обратно они вернулись уже вдвоем на одном велосипеде — Раник, видимо, простил любимой ее легкомысленное поведение...
После этого Света и Толя, как и прежде, ездили на танцы на одном велосипеде, возвращались под утро с песнями, ходили по Житькову в обнимку, как молодожены, и даже забирались днем, в жару, на Тимохов чердак, где Света устроила себе полог от комаров. И целовались там, не обращая особого внимания на наших мальчишек (лишь смеялись и бросали в них конфетами) — Петруси, мой и Андреев сорванцы, подглядывали за ними и считали, конечно же очень завышая, их поцелуи.
В этом году Света окончила медицинское училище в Ленинграде, получила направление куда-то за Свердловск (от города еще целых трое суток надо добираться поездом — говорил Тимоха). И они с Толей решили пожениться. Но пока что пришли к такому согласию: сначала Света поедет одна, посмотрит, что к чему, поинтересуется, не найдется ли там и для Толи какая-нибудь работа, напишет оттуда, и он поспешит вслед за ней. Раник, который работал на заводе под Оршей, рассчитался там и прикатил домой, в Авдейково,— дожидаться письма. Каждый вечер он наведывался в Житьково на своем скрипучем, немазаном велосипеде — я не мог разобрать даже, что там скрипело: или седло, или педали, или еще что-нибудь,— и, когда не оставался ноче-
вать, на закате солнца опять скрипел назад в Авдейково.
— Так вот, Надежа, мальца жаль,— вновь заговорил, обращаясь к матери, Тимоха, но не глядя на нее, а всматриваясь туда, где медленно, точно маленькие облачка, втягивались за прутневские березы последние журавли.— А то как-то ходит хлопец не при деле. И та семиголовка молчит, не пишет...
— А ничего, Тимоха,— мать снова бросила картофелину в чугунок.— И семиголовка твоя напишет, и Раник там, в Сибири, еще наживется.
Тимоха хотел было возразить, но, заметив, как от берез, за которыми только что скрылись журавли, семенит сюда Мотя Прутнева, на ходу вытирая о фартучек руки, вновь кисловато усмехнулся:
— Вон и Моте не терпится поскорее письмо получить.
И действительно, еще не добежав до нас, та спросила:
— А мое писемко почтальонка не отдавала тебе?
И внимательно посмотрела на руки Тимохи — в них белели свернутые газеты.
— Нет, не отдавала,— спокойно ответил Кагадей и, как будто ничего не зная, спросил: — А от кого же ты, Мотя, письмо все ждешь?
— Как это от кого? — растерялась Мотя: ей казалось, что во всей округе уже не осталось ни единого человека, который бы не знал, от кого она ждет писемко. В Млына-рях — знают, в Авдейкове — знают, в Веселевках —знают, а он, видите ли, в Житькове спрашивает.
— От Зины жду, Кагадей ты несчастный,— даже рассердилась Мотя.
Тимоха и сам знал, что Мотина Зинка вышла замуж и собирается вместе с мужем вскоре приехать к матери погостить. Однако у них что-то пока не получалось. Вот Мотя и ждала письмецо — может, хоть напишет, почему не едут.
Еще как-то раньше, лет пять назад, неожиданно пошли слухи, что Мотина Зина вышла замуж. Прутниха продала тогда телку — на золотые кольца молодым. Но вскоре все затихло. Молчала Зина, когда приезжала сюда летом, молчала и сама Мотя,— а что она сделает, если не сладилась у дочери эта свадьба. Хотя мать давно уже поторапливала Зинку замуж, видя, как летят, уходят ее годы, и боясь, как бы дочь не осталась в девках,— а что значит жить одной, она хорошо знала: имея столько братьев и сестер, Мотя давно скучает одна — старший, Алисей, работает на почте и живет
в Азеричине, меньшой, Витька, шофер, также построился в Азеричине и возит председателя колхоза Коренькевича, сестра Маруся вышла замуж в Груково.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55