..
Женщина обернулась, увидела, что дочь копается на самой дороге в песке, и позвала к себе:
— Ирка, иди сюда.
Но та не откликнулась. Тогда Маруся сходила и привела ее за руку. А Вере сказала:
— Вот постояла тут со мной, так, видишь, сколько всякого услыхала. А я ж тебе еще не рассказала.— И спросила: — Помнишь Слиндука? Ну, того, что с медичкой, с Тамарой, когда-то из Млынарей аж за Минск уезжал? Так он теперь в Витебск перебрался: работать, говорит, там будет.
Маруся посмотрела на меня и, видимо думая, что про Слиндука и Тамару я ничего не слыхал, улыбнулась:
— Знаем мы эту работу! Лишь бы поближе к Тамаре.
— Так мать же ему Тамарин адрес не дала.
— Витебск не такой уж большой город. Захочет — так найдет не только адрес, но и саму Тамару.
Подошел автобус из Витебска. Маруся заторопилась к дверям, из которых и правда первой вышла Зина, а за нею — ее муж: последние в этом году житьковские гости.
Зина держала только сумочку, а чемоданы и сетки в обеих руках тащил из автобуса муж. Маруся подбежала к ним, сказала: «Давайте я помогу» — и стала отнимать хоть что-нибудь из рук свояка, но тот ничего не отдал.
Не успел еще отойти этот автобус, как подрулил и наш.
Автобус шел из Хвошна и был уже полон, как говорят, битком набит — он только устало, словно человек, сопел и отдувался. Пассажиры злились на шофера: зачем он открыл нам дверь; злились и на нас — куда, мол, лезете, тут и без вас негде стать. И все же мы как-то втиснулись. Я стоял, в давке заслоняя собой Петруся.
Пока автобус не тронулся, я, прижатый людьми к стеклу, что отделяет шофера от салона, увидел, как Маруся, Зина и ее муж сошли на боковую тропинку и как со стороны груковской дороги навстречу им вышел из кустов Кагадей — вылитый дедок-лесовичок — как он поздоровался со всеми за руку и, взяв у Зининого мужа какую-то сетку, пошел с гостями обратно в Житьково...
В тесноте добрались до райцентра. Там хвошнянские вышли — они ехали по делам в район. Освободились даже места.
Я примостился возле веселого, разговорчивого дядьки. Когда автобус двинулся дальше, он начал знакомиться.
— А я на свадьбу с бабой еду. Баба вон сзади сидит.
— Кто же у вас женится? — спросил я.
— Гармонь! Я музыкант, и меня все на свадьбы просят.
— А где же гармонь?
— А моя музыка уже там, на свадьбе,— вчера отвезли.
— Что-то вы рано едете — сегодня же только четверг.
— А у меня, сынок, прогула не будет — я же на пенсии. И баба моя на пенсии. Только вот хату не на кого было оставить. Раньше ведь как — в деревне что малых, что старых было... А сейчас аж из другой деревни какую-то глухую бабу привели. Но ничего, все ж она хоть кур накормит и корову подбит.
На остановке вошла раскрасневшаяся от ходьбы молодица. Обе руки у нее были заняты. Она расставила свои ведра и кастрюльки в авоськах по проходу, а когда автобус пошел, покачнулась и быстренько ухватилась за никелированную ручку сиденья.
— А куда ж ты, молодица, едешь с такой посудой? — спросил дед.
— На свадьбу, дядька,— ответила женщина.— Племянник у меня в Витебске в эту субботу женится.
— А я-то смотрю, столько у тебя всего — даже рук мало.
— А как же, мало: собрала вот сметанки, сыру сделала — там все пригодится.
— Диво что пригодится! А кого ж берет твой племянник?
— Да на украинке женится. Где служил в армии, оттуда и везет. Отец у нее капитан. Так я вот, темная, и думаю: неужто батька, если бы захотел, ей какого-нибудь ахвицера не подыскал? Так нет же, за рядового отдает. Правда, наш Валик хлопец бравый. Кучерявый весь.
— Видишь, молодица,— засмеялся мой сосед,— одним нравятся ахвицеры, а другим — кучерявые.
— Ездить вот только, дядька, на свадьбы теперь далеко. Раньше так хорошо было — в одной деревне и родились, и женились, а теперь тянись — ого куда. Как тому вот капитану — сегодня же мы встречать его будем. Батька-то с маткой приедут, а родня так на свадьбе и не побудет...
Автобус легко бежал по шоссе. В нем, точно в хате, весело и дружно разговаривали незнакомые до сих пор люди — добрые и сердечные, работящие и заботливые. Я смотрел на них и, как бы поддакивая Павлу, Коренькевичу, думал, что и правда, все мы из хат: и вот этот мой сосед — разговорчивый дядька, что спешит на свадьбу; и вот эта тетка, что едет в Витебск, женить племянника на дочери капитана; и вон тот солидный мужчина в шляпе, который смотрит в окно и, кажется, не принимает никакого участия в разговоре, хотя слушает все очень внимательно — это хорошо видно по его губам, что охотно отзываются и на удачную шутку, и на меткое слово; и вот эта модно одетая, раскрашенная не по годам женщина, что сидит рядом с женой гармониста и все отодвигается от бабули — то ли боится испачкаться о ее праздничные уборы, слишком долго лежавшие в сундуке, то ли просто ее пугает черная потрескавшаяся рука старухи, которой та держится за поручень; и вот эта Цытнячихина Люська, что, как испуганный
воробышек, тихонько приклеилась на краешк сиденья,— пройдет время, она станет хорошим специалистом и, возможно, вернется сюда, в азеричинскую больницу,— все, все они также из хат.
Все мы, друзья, из хат. И не беда, что наши деревни назывались по-разному — Зеленый Бор или Добревичи, Светлое или Житьково! В каждой из них и поныне стоит хата, которая терпеливо вырастила нас, поставила на крыло, великодушно и без упрека распахнула перед нами двери — будто открыла ладони, на которых взволнованно притихли мотыльки: летите!
Летите, куда тянет вас, от своей хаты — на юг или на север, на запад или на восток...













1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55