У литературы никакой маски нет.
— Раз уж я выступаю сегодня докладчиком, позвольте мне сформулировать выводы из моего доклада, — сказал Коллин, вставая. — Рассудок нашего друга Марселя омрачен ревностью, и великий художник окончательно спятил с ума…
— Призываю к порядку! — заревел Марсель.
— Как же не спятил, если этот тонкий мастер употребил в своей речи совершенно неприемлемый образ, что и было весьма остроумно отмечено оратором, выступившим на этой трибуне после меня.
— Коллин — идиот! — Марсель и вдобавок так стукнул кулаком по столу, что все тарелки пришли в смятение. — Коллин ничего не смыслит в чувствах, в этом вопросе он не компетентен, у него вместо сердца — потрепанная книжка! (Родольф оглушительно расхохотался.)
Во время этой перепалки Коллин важно теребил кончики своего белого галстука, в котором гнездилось его красноречие. Когда вновь воцарилась тишина, он так продолжил свою речь:
— Господа, я одним-единственным словом развею все призрачные опасения, которые могли зародиться у вас насчет Каролюса после речи Марселя.
— Попробуй-ка развей, — усмехнулся Марсель.
— Это так же легко сделать, как погасить спичку, — ответил Коллин и дунул на спичку, которую зажег, чтобы закурить.
— Говорите, говорите! — хором закричали Родольф, Шонар, а также дамы, для которых спор представлял совершенно особый интерес.
— Господа, — продолжал Коллин, — хоть я и подвергся здесь жестоким нападкам чисто личного характера, хотя мне и предъявили обвинение в том, будто я продался за спиртные напитки, совесть у меня чиста, и я даже не считаю нужным отвечать на выпады, порочащие мою честность, мою неподкупность, мою нравственность. (Оживление среди слушателей.) Но есть нечто, к чему я требую уважения. (Оратор дважды ударяет себя кулаком по животу.) А именно — мое, хорошо известное вам, благоразумие, относительно него здесь было высказано сомнение. Меня обвиняют в том, что я-де собираюсь ввести в вашу среду смертного, который вознамерился нанести ущерб вашему… любовному благополучию. Такое предположение просто-напросто оскорбительно для добродетели этих дам и, кроме того, оскорбительно для их вкуса. Каролюс Барбемюш мужчина очень невзрачный. (Явный протест на лице Феми Красильщицы, возня под столом. Это Шонар ногою вразумляет свою подружку, позволившую себе столь постыдную откровенность.)
Но, — продолжал Коллин, — есть еще одно обстоятельство, и оно разобьет в прах недостойный аргумент, которым воспользовался мой противник, рассчитывая сыграть на ваших опасениях, — дело в том, что Каролюс — философ-платоник. (Изумление на мужских скамьях, смятение на женских.)
— Платоник? Что это такое? — Феми.
— Это особая мужская болезнь, когда человек не решается обнять женщину, — разъяснила Мими. — У меня такой был, я его больше двух часов не вытерпела.
— Вот глупости-то! — проронила Мюзетта.
— Ты права, голубушка, — ответил ей Марсель, — платонизм в любви — это все равно что вода в вине. Да здравствует вино без разбавки!
— И да здравствует молодость! — подхватила Мюзетта.
После заявления Коллина отношение к Каролюсу стало менее враждебным. Философ решил воспользоваться плодами своей ловкой и красноречивой самозащиты.
— Поэтому я не понимаю, — продолжал он, — в чем же можно упрекнуть этого юного смертного, ведь он как-никак сделал нам одолжение. А что касается лично меня, то обвинения в легкомыслии, которые были здесь высказаны, я считаю оскорбительными для своей чести. В данном случае я действовал с мудростью змеи, и если голосование покажет, что за мной не признают благоразумия, я подаю в отставку.
— Ставишь, значит, на голосование вотум доверия? — спросил Марсель.
— Ставлю, — отвечал Коллин.
После короткого совещания Родольф, Шонар и Марсель единогласно постановили согласиться с философом и признать, что ему свойственно высокое благоразумие. Затем слово взял Марсель, который уже несколько поостыл, он заявил, что, пожалуй, будет голосовать за предложение докладчика. Но прежде чем приступить к окончательному голосованию, которое может открыть Каролюсу доступ в интимный кружок богемы, Марсель потребовал, чтобы проголосовали следующую декларацию:
«Принимая во внимание, что прием нового члена дело весьма серьезное и что посторонний может внести в кружок разлад вследствие незнания нравов, характеров и убеждений своих товарищей, каждый из членов кружка должен предварительно провести с означенным Каролюсом целый день и ознакомиться с его жизнью, его вкусами, литературными способностями и гардеробом. Затем друзья поделятся своими впечатлениями, и только тогда будет решен вопрос — согласиться ли на прием Каролюса в кружок или отказать ему в этом. Кроме того, до приема Каролюс должен пройти месячное испытание, иначе говоря, в это время ему не будет дано право обращаться к членам кружка на „ты“ и ходить с ними по улицам под руку. А в день приема должен быть устроен роскошный пир за счет принимаемого. На это торжество должно быть отпущено не менее двенадцати франков».
Декларация была принята большинством голосов против одного, — Коллин считал, что ему недостаточно оказывают доверия и что декларация опять-таки означает недооценку его благоразумия.
Вечером Коллин отправился в кафе пораньше, чтобы первым повидаться с Каролюсом.
Ждать пришлось недолго. Каролюс не замедлил явиться, и в руках у него были три огромных букета роз.
— Что это? — Коллин. — Что вы намерены делать с этим садом?
— Я запомнил все, что вы мне вчера говорили, ваши друзья придут, конечно, с дамами — для них я и принес цветы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93