Уединенная жизнь в глухой провинции, неумеренная набожность и чисто мещанское воспитание — все это создало почву для самых нелепых и пошлых предрассудков, горизонт ее сузился, а сердце превратилось в обыкновенный маятник. Вместо крови в ее жилах текла святая водица. Вернувшись в Париж, она встретила кузена с ледяной сдержанностью, и ему никак не удавалось задеть в ней нежные струны воспоминаний, — воспоминаний о тех днях, когда их связывала детская влюбленность в духе Поля и Виржини, столь обычная между двоюродными сестрами и братьями. И все же Родольф был без ума влюблен в кузину Анжель, хоть она и терпеть его не могла. Однажды, узнав, что девушка должна быть на свадьбе у подруги, он отважился предложить ей к этому торжеству букет фиалок. Анжель предварительно попросила разрешения у отца, а затем соизволила принять этот знак внимания, но наказала, чтобы фиалки были непременно белые.
Обрадованный благосклонностью кузины, Родольф возвращался на свой Сен-Бернар, распевая и приплясывая. Вершиной Сен-Бернар он называл свое жилище. Сейчас мы скажем, почему именно. Проходя по Пале-Руаялю, он увидел в витрине известной цветочницы мадам Прово белые фиалки и любопытства ради зашел прицениться. Более или менее приличный букетик стоил по крайней мере десять франков, а некоторые были и того дороже.
«Черт возьми! — подымал Родольф. — Десять франков! А у меня только неделя сроку, чтобы раздобыть этот миллион! Придется попотеть. Но ничего! Во всяком случае, у кузины фиалки будут! У меня идея!»
События эти происходили в то время, когда Родольф делал только первые шаги на литературном поприще. Весь его доход заключался в пятнадцати франках, которые ежемесячно высылал ему товарищ — великий поэт, долгое время живший в Париже, а затем получивший по протекции место школьного учителя в провинции. Злой мачехой Родольфа была расточительность, поэтому этих денег ему обычно хватало лишь на четыре дня. Однако он ни за что не хотел отказаться от священной, хотя и малодоходной миссии элегического поэта, и остальное время жил той случайной манной небесной, которая по временам перепадает на долю бедняка. Но Родольф не страшился поста и бодро его переносил, проявляя стоическое воздержание и мечтая о роскошных яствах, которые он вкусит первого числа, — тогда для него наступала пасха. В те дни Родольф обретался на улице Контрэскарп-Сен-Марсель, в огромном доме, некогда носившем название «особняк Серого Кардинала», ибо, по преданию, там проживал отец Жозеф, правая рука Ришелье. Комната Родольфа помещалась на самом верху этого дома, одного из самых высоких в Париже. Каморка эта, нечто вроде вышки, была превосходным помещением в летнее время, но с октября по апрель представляла собою Камчатку в миниатюре. В осеннюю и зимнюю непогоду ветры, дувшие с четырех сторон, проникали сюда сквозь окна, прорубленные во всех четырех стенах, и разыгрывали самые жестокие квартеты. Словно на смех, в комнате еще был камин, огромная пасть которого служила как бы парадным входом для Борея и его свиты. С наступлением первых холодов Родольф изобрел новый вид топлива: он разрубил на куски немногочисленные предметы своей обстановки, и неделю спустя мебели у него значительно убавилось — осталась лишь кровать, два стула, и то сказать, они были железные и по самой природе своей застрахованы от огня. О такой топке Родольф говорил: «Это-то и значит „вылететь в трубу“.
Итак, шел январь месяц, и термометр, показывавший на набережной Люнет минус двенадцать, поднялся бы всего лишь на два-три градуса, если бы его перенесли на вышку, которую Родольф называл своим Сен-Бернаром, Шпицбергеном, Сибирью.
В тот вечер, когда Родольф пообещал кузине фиалки, он, придя домой, страшно разозлился: ветры, дувшие со всех четырех сторон и весело резвившиеся в его каморке, разбили еще одно стекло. За две недели это было уже третье. Родольф разразился неистовыми проклятиями по адресу Эола и всего его неуемного потомства. Он заткнул дыру портретом приятеля и, не раздеваясь, улегся на двух досках, именовавшихся у него матрацем. И всю ночь ему снились белые фиалки.
Прошло пять дней, но Родольф все еще не представлял себе, каким же образом он осуществит свою мечту, а через два дня ему уже предстояло вручить кузине обещанный букет.
Тем временем термометр еще опустился, и несчастный поэт был в полном отчаянии, предвидя, что фиалки еще подорожают. Наконец провидение сжалилось над ним и пришло ему на помощь.
Утром Родольф отправился к своему приятелю, художнику Марселю, рассчитывая у него позавтракать. Он застал Марселя за беседою с какой-то женщиной в трауре. Оказалось, что это местная жительница, недавно похоронившая мужа. Она пришла узнать, за какую цену художник возьмется нарисовать на памятнике мужскую руку и написать под нею:
Я жду тебя, любимая супруга.
Чтобы с нее взяли подешевле, она уверяла, что когда господь призовет ее к супругу, художнику будет поручено нарисовать другую руку — женскую, с браслетом — и сделать вторую надпись следующего содержания:
Вот мы наконец и соединились…
— Я упомяну об этом в своем завещании, — прибавила вдова, — и напишу, чтобы заказ был поручен именно вам.
— В таком случае, сударыня, я согласен на вознаграждение, которое вы предлагаете… но только в надежде на рукопожатие, — ответил художник. — Не забудьте же обо мне в завещании.
— Мне хотелось бы, чтобы вы сделали надпись как можно скорее, — сказала вдова. — Однако особенно не торопитесь, а главное — не забудьте о шраме на большом пальце. Я хочу, чтобы рука была как живая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93