— А тут еще этот проходимец дразнится. Если так будет продолжаться — я съеду. Невозможно работать, когда под боком такой шум. Начинаешь думать: уж не променять ли нищенское ремесло художника на биржевую спекуляцию?
Не подозревая, что его друг Родольф преобразился в Креза, Марсель вновь принялся за «Переход через Чермное море», — картина стояла у него на мольберте уже добрых три года.
Родольф вошел молча и стал обдумывать, как бы разыграть приятеля.
«Вот будет сейчас потеха! Вот посмеемся!» — он.
Тут он уронил на пол пятифранковую монету.
Марсель вскинул глаза и пристально посмотрел на приятеля, тот был серьезен, как статья из «Ревю де Дё Монд».
Художник подобрал монету с явным удовлетворением и весьма учтиво приветствовал ее, ибо хоть он и был мазилкой, но умел вести себя и бывал с посторонними отменно вежлив. К тому же Марсель знал, что его приятель отправился с целью раздобыть где-нибудь денег, и теперь, видя, что хлопоты увенчались успехом, безмолвно выразил свой восторг, не проявляя излишнего любопытства.
Итак, Марсель снова принялся за работу и окончательно утопил одного из египтян в пучине Чермного моря. Пока он был занят этим смертоубийством, Родольф обронил еще одну пятифранковую монету. Он украдкой наблюдал за выражением лица приятеля и посмеивался в бороду, которая, как известно, была у него трехцветная.
Звон металла подействовал на Марселя словно электрический ток, он вскочил и воскликнул:
— Как? Еще один куплет?
По полу покатилась третья монета, потом еще, еще, и вот они стали исполнять кадриль.
Марсель начал проявлять ярко выраженные признаки умственного расстройства, а Родольф хохотал как партер «Французского театра» на первом представлении «Жанны Фландрской». Тут Родольф стал без зазрения совести выворачивать карманы, и монеты пустились в какие-то невероятные steeple-chase* [Скачки с препятствиями (англ.)]. Пактол вышел из берегов, пролился золотой дождь, как при появлении Юпитера у Данаи.
Марсель замер на месте и онемел, взгляд его был прикован к диковинному зрелищу, от изумления с ним произошла метаморфоза вроде той, что постигла любопытную жену Лота. Когда Родольф бросил на пол последнюю пригоршню монет, тело живописца уже наполовину покрылось солью.
А Родольф все хохотал. Его громовой хохот заглушил бы раскаты оркестра господина Сакса, и они показались бы вздохами грудного младенца.
Завороженному, одурманенному, ошеломленному Марселю чудилось, будто он грезит. Чтобы отогнать видение, он до крови прокусил себе палец, и ему стало так больно, что он вскрикнул.
Тут он понял, что отнюдь не спит. Уставившись на золото, валявшееся у него под ногами, он воскликнул как в трагедии:
— О! Верить ли глазам своим!
Потом добавил, схватив Родольфа за руку:
— Объясни мне эту загадку.
— Если я ее тебе объясню, она перестанет быть загадкой.
— Но все-таки?
— Это — золото — плод моих неустанных трудов, — сказал Родольф, собирая монеты и раскладывая их на столе. Потом, чуть отступив, он с почтением воззрился на пятьсот франков, уложенных в стопки, и подумал:
«Неужели я теперь смогу осуществить мои мечты?»
«Здесь по меньшей мере шесть тысяч франков, — размышлял Марсель, созерцая монеты, сверкавшие на столе. — Идея! Пусть Родольф купит мой „Переход через Черное море“!
Вдруг Родольф встал в театральную позу и заговорил напыщенным тоном, сопровождая речь величавыми жестами:
— Слушай, что я тебе скажу, Марсель. Богатство, которое я явил твоим взорам, не является плодом гнусных происков. Я не торговал своим пером. Я богат, но честен. Это золото дано мне щедрой рукой, и я поклялся, то употреблю его себе на благо и ревностным трудом добьюсь солидного положения, подобающего добродетельному члену общества. Труд — священнейший долг человека!
— А лошадь — благороднейшее из животных, — заметил Марсель, перебивая оратора. — Перестань, — добавил он, — к чему эта речь, откуда такая проза? Из сокровищницы здравого смысла, что ли?
— Не перебивай и брось свои шуточки, — сказал Родольф, — они все равно притупятся, потому что попадают в броню непреклонной воли, в которую я отныне закован.
— Хорошо. Довольно вступлений. Ближе к делу.
— Вот каковы мои планы. Избавившись от материальных забот, я буду серьезно заниматься. Я закончу свою махину и добьюсь общественного признания. Прежде всего — отрекаюсь от богемы, буду одеваться как все, куплю черный фрак и стану посещать великосветские салоны. Если хочешь идти со мною в ногу, мы по-прежнему будем жить вместе, но тебе придется безоговорочно принять мою программу. В обиходе нашем будет царить строжайшая экономия. Если мы будем действовать с толком, нам обеспечено три месяца спокойной работы. Но нужно соблюдать экономию.
— Друг мой, — возразил Марсель, — экономия — это такая премудрость, которая по плечу только богатеям, а мы с тобою не знаем даже ее азов. Однако, если ассигновать на это дело шесть франков, можно купить сочинения Жана-Батиста, а он — выдающийся экономист и, быть может, научит нас искусству экономии. Что это тебя турецкая трубка?
— Да, — ответил Родольф. — Купил за двадцать пять франков.
— Как? Ты выложил за трубку целых двадцать пять франков… и еще проповедуешь экономию?
— А это и есть экономия, — ответил Родольф. — Не проходило и дня, чтобы я не разбивал трубки ценой в два су. За год я тратил на них куда больше, чем на эту… Следовательно, это самая настоящая экономия.
— Действительно, ты прав, — согласился Марсель. — А мне и невдомек.
В это время часы на соседней колокольне пробили шесть.
— Давай поскорее пообедаем, я хочу взяться за дело с сегодняшнего же вечера, — сказал Родольф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93