Вопреки ожиданию, Коллин не только отказался, но, когда они приблизились к этому заведению, даже ускорил шаг надвинул свою философскую шляпу на самые глаза. Почему вы не хотите зайти? — спросил Барбемюш настаивая деликатно, без назойливости. У меня есть на то причины, — ответил Коллин. — том заведении служит конторщица, любительница точных наук, и у меня с ней непременно завяжется долгий разговор. Во избежание этого, я никогда не появляюсь здесь ни в полдень, ни в другое время дня. Дело объясняется очень просто, — бесхитростно добавил он, — мы с Марселем жили тут поблизости.
— А все-таки мне очень бы хотелось предложить вам бокал пунша и немного поболтать. Не знаете ли вы здесь местечка, где вы могли бы появиться, не испытывая затруднений… математического порядка? — добавил Барбемюш, считая долгом быть чертовски остроумным.
Коллин на мгновение задумался.
— Вот в том подвальчике я чувствую себя, пожалуй, свободнее, — ответил он, указывая на винный погребок.
Барбемюш поморщился, он, видимо, колебался.
— Приличное ли это место? — проронил он.
Его вежливый, холодный тон, молчаливость и сдержанная улыбка, а в особенности часы и цепь с брелоками — все это навело Коллина на мысль, что его новый знакомый — чиновник какого-нибудь посольства и потому боится скомпрометировать себя.
— Не беспокойтесь, никто нас не увидит, — успокоил его Коллин, — в это время весь дипломатический корпус уже спит.
Барбемюш решился войти, но, если говорить начистоту, очень жалел, что у него нет при себе накладного носа. Для вящей безопасности он потребовал отдельный кабинет, а стеклянную дверь завесил салфеткой. После таких мер предосторожности он, видимо, немного успокоился, был заказан графин пунша. Под влиянием вина Барбемюш сделался общительнее. Рассказав кое-что о себе, он выразил надежду, что его официально примут в кружок богемы, и попросил Коллина помочь ему осуществить этот честолюбивый замысел.
Коллин ответил, что лично он весь к услугам Барбемюша, однако не может ничего ему гарантировать.
— Обещаю вам свой голос, — сказал он, — но за друзей решать не берусь.
— А почему бы, собственно, им не принять меня в свою компанию? — возразил Барбемюш.
Коллин поставил на стол бокал, который уж собирался поднести к губам, и с чрезвычайно важным видом повел разговор в таком духе.
— Вы занимаетесь искусством? — он отважного Каролюса.
— Да, я скромный труженик на этой духовной ниве, — отвечал тот, стараясь блеснуть изысканностью стиля.
Коллину фраза показалась довольно удачной, он поклонился и спросил:
— Вы знаток музыки?
— Я играл на контрабасе.
— Инструмент философический, звуки издает внушительные. Так вот, раз вы знаток музыки, то сами поймите, что при исполнении квартета нельзя, не нарушая законов гармонии, ввести пятый инструмент. Это уже будет не квартет.
— Будет квинтет, — согласился Каролюс.
— Что? — переспросил Коллин.
— Квинтет.
— Вот именно. Подобным же образом, если к троим, этому божественному треугольнику, добавить еще одного, то получится уже не троица, а квадрат, и основы вероучения будут подорваны.
— Позвольте, — возразил Каролюс, у которого от Коллиновых софизмов ум за разум зашел, — я не вполне понимаю…
— Слушайте и старайтесь вникнуть…— продолжал Коллин. — Вы знакомы с астрономией?
— Немного. Я бакалавр.
— На этот счет есть песенка: «Лизеттин бакалавр». Мелодию забыл. Значит, вам должно быть известно, что существует четыре страны света. Так вот, если бы вдруг появилась пятая страна света — вся мировая гармония пошла бы насмарку. Произошел бы, что называется, катаклизм. Понятно?
— Я жду выводов.
— Действительно, вывод — предел всякой речи, подобно тому как смерть — предел жизни, а брак — предел любви. Так вот, дорогой мой, мы с друзьями привыкли всегда быть вместе и опасаемся, как бы появление постороннего не нарушило ту гармонию, какая царит в наших нравах, наших убеждениях, вкусах и характерах. Со временем мы должны стать в искусстве четырьмя странами света. Говорю вам это без обиняков. Мы сроднились с этой мыслью, и нам не хотелось бы видеть появление пятой страны света…
— И все-таки, раз вас четверо, то может быть и пятеро, — робко возразил Каролюс.
— Конечно, но тогда нас будет уже не четверо.
— Это пустая отговорка.
— Ничего пустого в нашем мире нет, всё во всем: из ручейков образуются реки, из слогов образуется александрийский стих, а горы состоят из песчинок. Об этом говорится в «Мудрости народов», сейчас ее можно купить у букиниста.
— Значит, вы полагаете, что ваши друзья откажут мне в чести быть принятым в их кружок?
— Надо ждать, — бросил Коллин, никогда не упускавший случая повторить эту шутку.
— Кому дать? — Каролюс.
— Простите… это я так. — И Коллин продолжал: — Скажите, дорогой мой, на какой же борозде благородной духовной нивы вы изволите трудиться?
— Светочи мои — великие философы и несравненные писатели-классики. Творения их — моя пища. Эту страсть первым внушил мне «Телемак».
— «Телемака» у букинистов сколько угодно, — проронил Коллин. — Его всегда найдешь. Сам я купил по случаю экземпляр за пять су. Но я рад быть полезным и могу вам его уступить. Сочинение действительно превосходное и написано для того времени недурно.
— Да, сударь, возвышенная философия и божественная литература — вот мой идеал. Я понимаю так, что служение искусству — это священнодействие…
— Да, да, разумеется…— согласился Коллин. — На этот счет тоже есть песенка.
И он запел:
Мы все — жрецы искусства.
Есть смысл ему служить!
— Это, кажется, из «Роберта-Дьявола», — добавил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93