— Если ты сейчас начнешь говорить о сексе,— сказал Клинг,— я в самом деле уйду домой.
— Мне кажется, что это очень важно, поэтому...
— Извини, продолжай.
— Любовный акт ребенок понимает очень редко,— сказала Синди.— Он может видеть его даже несколько раз, но все равно, растерян и не знает точно, что, собственно, происходит. Фотограф в фильме, если ты
помнишь, нащелкал огромное количество снимков той парочки, которая обнималась и целовалась в парке. Припоминаешь?
— Да, припоминаю.
— А это может быть связано с повторным наблюдением первичной сцены. Эта женщина молодая и красивая, помнишь, ее играла Ванесса Редгрейв, и она является воплощением представлений маленького мальчика о матери.
— Он представляет себе мать как Ванессу Редгрейв?
— Нет, он представляет ее молодой и красивой. Берт, клянусь тебе, что если...
— Я знаю. Извини. Продолжай.
— Понимаешь, я считаю, что это очень важно,— сказала Синди и взяла сигарету из деревянной шкатулки, стоящей на столике возле кресла. Клинг поднес ей огонь.
— Спасибо,— сказала она и выпустила клуб дыма.— Так на чем я остановилась? — спросила она.
— На молодой и красивой матери.
— Верно. Которая является воплощением представлений маленького мальчика о матери. Он представляет ее себе молодой и красивой девушкой, на которой хочет жениться. Разве ты никогда не слышал, как маленькие мальчики говорят, что хотят жениться на своей матери?
— Да,— сказал Клинг,— слышал.
— Ну вот, а девушка в этих любовных сценах в парке это Ванесса Редгрейв, очень молодая и красивая. Мужчина намного старше, седовласый, очевидно, среднего возраста. У Антониони для этого там даже есть какой-то диалог, я уже забыла какой именно, но, кажется, фотограф говорит что-то вроде: "Он уже чуточку замшелый, не так ли?" По крайней мере, где-то похоже. Просто этот мужчина, ее любовник, намного старше. Понимаешь?
— Да. Ты хочешь сказать, что это воплощение отца.
— Да. Это означает, что сцену в парке, когда фотограф делает снимки любовников, можно интерпретировать так, как если бы маленький мальчик наблюдал за половым актом между матерью и отцом.
— Ну... понятно.
— Однако фотограф этого не понимает. Он свидетель первичной сцены, однако не знает, что там, собственно, происходит. Потом он приходит домуй и увеличивает фотографию. Точно так же, как ребенок увеличивает четкие воспоминания, пытаясь их понять. Чем тщательнее он исследует эту увеличенную фотографию, тем больше запутывается, и наконец на одной из увеличенных
фотографий видит что-то, напоминающее пистолет. Пистолет, Берт.
— Да, пистолет,— сказал Клинг.
— Очевидно, я не должна говорить тебе, что пистолет — это однозначный психологический символ.
— Символ чего?
— А как по-твоему? — спросила Синди.
— Ага, понятно,— сказал Клинг.
— Ну вот. А потом, чтобы еще больше подчеркнуть ситуацию эдипова комплекса Антониони заставляет фотографа выяснить, что этот пожилой мужчина мертв, что его убили — а ведь каждый маленький мальчик хочет, чтобы это случилось с его отцом. Чтобы мать досталась исключительно ему. Понимаешь?
— Да.
— Прекрасно. Именно поэтому у меня возникла идея начать думать о детективе как об эротомане. Поскольку, если ты помнишь, та часть фильма, где он увеличивает фотографию, была очень напряженной. В самом деле является загадкой, что, собственно, он там делает, а ведь он в буквальном смысле слова фактически детектив. Верно?
— Да, в общем-то, верно.
— Естественно, верно, Берт. Элемент тайны становится все сильнее и сильнее, по мере того как фотограф продолжает расследование. А потом — конечно — мы видим реальный труп. Я хочу сказать, что там нет никакой другой проблемы, кроме того, что было совершено убийство. Антониони не обращает на это внимания, поскольку его больше интересует...
— На что он не обращает внимания? На труп?
— Нет. Впрочем, да, на труп он тоже не обращает внимания, верно, но я имела в виду элемент тайны, я думала... — Она вдруг подозрительно посмотрела на него.— А ты не насмехаешься надо мной? — спросила она.
— Нет — сказал он и улыбнулся.
— Только не будь чересчур бесчувственным,— сказала она и ответила ему улыбкой, которая показалась ему чуточку поощряющей.— Я имела в виду, что Антониони больше не интересует эта тайна, поскольку она уже сослужила свою службу. Он снимает фильм об иллюзиях и реальности, об отчужденности и поэтому его не интересует, кто это сделал и почему.
— Хорошо,— сказал Клинг.— Однако мне все еще непонятно...
— Мне просто пришло в голову, что полицейское расследование, возможно, также связано с примитивным и инфантильным желанием понять первичную сцену.
— Черт возьми, в этом что-то есть, Синди. А как тебе...
— Минуточку, запомни, что ты хотел сказать.
— Хорошо, говори.
— Ты уже понял, да? — сказала она и снова улыбнулась, на этот раз весьма поощряюще, подумал Клинг.
— Продолжай,— сказал он.
— Полицейский... детектив...
— Да?
— ... обладает привилегией видеть результаты насилия, без всяких купюр, другими словами то, за что ребенок в своей фантазии принимает половой акт. Он думает, что отец обижает мать; думает, что стоны выражают боль; думает, что они дерутся. Конечно, чаще всего он объясняет это именно так, поскольку у него нет ни опыта, ни знаний, необходимых для того, чтобы объяснить это по-другому. Он просто не знает, что они делают вдвоем, Берт. Это просто выше его понимания. Он понимает, что это возбуждает его, но не знает, почему.
— Если ты считаешь, что вид человека, которого кто-то изрубил топором, может возбуждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49