Ц Этот борец со стихиями жалуется на сердце! Ц восклицал Левин. Ц Этот
Икар, этот колосс смеет говорить о сердце! Кстати, оно вовсе не здесь, здес
ь желудок. Честное слово, противно слушать человека, который думает, что о
н болен, в то время когда он совершенно здоров. У вас хронометр, а не сердце,
а у меня, вот у меня вместо сердца Ц тряпка. Давеча тут один воздушный сок
ол показал мне свой перелом, вот он лежит в соседней палате. И он думает, чт
о это серьезно. Он не хочет быть калекой на всю жизнь и волнуется. Передайт
е ему потом, что я вам говорил доверительно, как мужчина мужчине. У него да
же не перелом. У него ушиб. И нечего ему разводить нюни насчет того, что он м
ожет быть отчислен от авиации. Вот в тридцать втором, доложу я вам, один шт
укарь уронил меня вместе с самолетом, так это действительно была картина
, достойная кисти художника. Меня собрали из кусков. Все было отдельно. Ну
почему вы смеетесь? Что смешного в том, что доктор Левин упал вместе с само
летом и разбился на куски? Кроме того, у меня язва желудка, так я думаю. А вы
все здоровяки, покорители стратосферы, воздушные чемпионы, племя крылат
ых, и вы мне очень надоели.
В серьезных случаях, даже до войны, Александр Маркович не уходил из госпи
таля. Если кто-нибудь из летчиков попадал в катастрофу, если состояние по
страдавшего внушало хоть маленькое опасение, Ц Левин как бы случайно з
асиживался в ординаторской, потом в палате у раненого, потом вдруг задре
мывал в коридоре в кресле возле столика дежурной сестры.
Ц Э! Ц сказал он Боброву, когда тот впервые очнулся после ранения, Ц вам
нечем особенно гордиться. Если вы женаты, то не рассказывайте вашей жене,
что вы были на краю смерти. Вас можно пропустить через кофейную мельницу,
и все-таки вы останетесь летчиком. Организм вообще очень много значит в т
аких случаях, как ваш. Вот, кстати, во время финской у меня была работа. Прин
осят одного и кладут мне на операционный стол. Я смотрю, и, можете себе пре
дставить, вспоминаю обстоятельства, при которых в свое время я оперирова
л этого же самого юношу. Мои швы, мой, так сказать, почерк, и недурная, очень
недурная работа. А дело было так. Он когда-то упал. Тогда летали бог знает н
а чем, на «Сопвичах», вы, наверное, даже их не видели. И вот он упал вместе со
своим «Сопвичем», отбитым у белых. И я, тогда еще совсем молодой врач, долж
ен был разобраться. Вокруг Ц никого, раненый нетранспортабелен, местный
фельдшер только крякает, и я Ц желторотый Ц должен все решить. Один час
двадцать минут я возился с этим молодым товарищем и потом нисколько не в
ерил, что дело обойдется без сепсиса. Я не мог спать, не мог есть, помню Ц то
лько все пил воду и курил самосад. Но мой пациент выжил. Он выжил вопреки з
дравому смыслу и всему тому, чему меня учили. Он выжил потому, что у него бы
л совершенно ваш организм. У него было сердце как мотор и такое здоровье, ч
то он совершенно спокойно проживет еще минимум семьдесят лет. Так что ни
когда нe следует унывать, а вам, с вашими царапинами, тем более. Вот вам моло
ко Ц его надо выпить. Если вы не станете пить молоко Ц это пойдет на поль
зу фашизму-гитлеризму. И ничего смешного. Гитлеру, Герингу, Геббельсу и вс
ей этой шарашкиной артели очень приятно, когда наши раненые отказываютс
я от пищи. То есть это я, конечно, выражаюсь фигурально, это в некотором смы
сле гипербола, но все-таки сделайте им неприятность Ц выпейте молоко и с
кушайте котлетку. Сегодня вы лично по некоторому стечению обстоятельст
в не воюете, так сделайте этой банде неприятности не как боевой, гордый со
кол, а как едок…

5

После своего позднего обеда, сидя с Бобровым, Левин стал вспоминать Герм
анию и университет в Йене, где некоторое время учился. Это было в общем-то
ни к чему, но люди, близко знавшие старого доктора, любили слушать его всег
да внезапные воспоминания Ц то один кусок жизни, то другой, то юность, то
отрочество, то какую-то встречу, и грустную и забавную в одно и то же время.

Ц Немцы, немцы! Ц говорил Левин. Ц Я не люблю, когда ругаются Ц немец, не
мец. Немец это одно, а фашист это совершенно другое. Когда я смотрю, как они
кидают бомбы, или читаю в газетах об этих лагерях уничтожении Ц боже мой,
я пожимаю плечами, пожимаю своими плечами и думаю, что можно сделать из на
рода, дай волю Гитлеру. Народ можно превратить в палача, в гадину, в зверя, б
удет не нация, а подлец. Я учился в Йене, я был очень бедный студент, совсем б
едный, хуже нельзя. И мне посоветовали Ц идите к студенческой бабушке фр
ау Шмидтгоф. Вот такая старуха Ц выше меня на голову, с усами, не дай бог ув
идеть ее во сне. И бока и бюст, ну что-то ужасное. Представляете себе Ц смот
рит на меня неподвижно пять минут, обдумывает, гожусь я или нет. Потом пока
зывает комнату и тоже смотрит Ц годится мне комната или нет. Потом говор
ит: вы имеете здесь кофе, не слишком крепкий, сливки, не слишком густые, чет
ыре булочки в день и тишину с чистотой. Никаких безобразий. Стирка белья и
штопка носков Ц тоже от меня.
Я поселяюсь у студенческой бабушки Шмидтгоф. Через месяц она знает распи
сание всех моих лекций, знает, какое у меня было детство, знает, что я люблю
жидкий кофе и побольше сливок, знает, что мне не приходится ждать ассигно
ваний на новый костюм, а когда я заболеваю, она ходит за мной лучше, чем моя
родная мама. Слушайте внимательно, Бобров. Эта женщина нe дает мне никогда
проспать ни одной лекции, а на прощание, когда я плачу и даю клятвы, что я вс
е-таки еще приеду в Йену повидать ее, она заявляет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70